Единорог

Разделся, прошел в зал, плюхнулся на диван. Безжалостная люстра заливала все вокруг электрическим светом. Иногда этот привычный нам электрический свет кажется чемто слишком чуждым, как спрут на космическом корабле. Наверное, на самом деле люди не должны жить среди такого света. Под дурацкой моей люстрой Валерка казался бледным как привидение.

— Что, что, не спал сегодня?

— Спал, — он провел рукой по волосам, — Только мало.

Усмехнулся. Я села рядом и уткнулась лицом в его плечо.

— Валерка, какого черта ты делаешь по ночам?

— Вагоны разгружаю.

— Очень похоже, — буркнула я.

Он хмыкнул, обнял меня. Мне казалось, я схожу с ума, так было странно.

— Знаешь, Лерка, давай куданибудь поедем за город? Ты как?

— Куда? — я подняла голову с его плеча.

— Ну, просто по трассе. Отъедем куданибудь, погуляем. Устаю я, когда приходится долго быть в городе. Или это глупая идея? Ты поедешь?

— Поеду.

— Ну, ладно. А то я думал, ты не согласишься.

— А зачем тогда позвал?

Валера пожал плечами. Он улыбался, но както странно, устало, с легкой горечью. И сам он был очень странным. Тихимтихим. Мне казалось, что долгое время он сдерживался при мне, а теперь раскрылся, показал себя настоящего, и вот он какой на самом деле: тихий и усталый, с горьким взглядом светлых раскосых глаз.

— Мы сейчас поедем? — спросила я.

— Да.

— Позавтракать мне можно?

— Можно. И перестань ерничать, Лерка.

— Ладно, — сказала я и пошла на кухню.

Я наскоро проглотила пару бутербродов, стоя у окна. Не было еще и восьми, на улице стоял мрак, небо темносинее, почти ночное, лишь на востоке над домами тянулась узкая полоса инфернального оттенка — красный, смешанный с синим. Такие зори бывают, наверное, в аду: хорошенький денек мы выбрали для прогулки! С севера и с юга выше красного в просветах туч виднелись разводы светлого, ближе к зениту небо светлело. А внизу, на улице, была еще ночь. Машины ехали с включенными фарами, горели фонари, синел ночной снег.

Я жевала, а красная полоса в небе передо мной наливалась яростью и цветом. Дальние девятиэтажки казались вырезанными из бумаги, так четки были их силуэты. По две, по три пролетали большие птицы, и все на север. Небо потихоньку светлело, а рассвет был нереален, словно на картинке. Полоса красного ширилась, перечерченная синими полосами. Темносиний дым из далекой заводской трубы поднимался и наискось стелился через полосу рассвета. Боже, словно в аду! А птицы все летели кудато. С наступлением зимы все мелкие птицы исчезли, остались лишь воробьи да синицы, и все небо отдано воронам. Впрочем, я люблю ворон.

Красное завоевывало небо, и цвет этот был все ярче и ярче. Большие черные птицы летали в небе, заворачивали, планировали на раскинутых крыльях. Вот какое было сегодняшнее утро. Дурацкое какоето, если честно. Впору подумать, что сей опереточный рассвет был призван предупредить меня о чемто. Хотя нет, это я ерничаю, вовсе он был не опереточный, а просто какойто — нездешний. Инфернальный — одно слово.

Я выглянула в комнату: Валера стоял, облокотивший на подоконник, и курил, стряхивая пепел в цветочный горшок. Я увидела только его грустный профиль, слегка заостренное кверху ухо и стриженый затылок.

— Валер, нужно чтонибудь с собой взять?

Он молчал, будто и не слышал.

— Валераа. Бутерброды какиенибудь нужно с собой взять?

— У меня неприятности, — сказал он вдруг. Не оборачиваясь.

Я подошла к нему. Протянула руку коснуться, но не решилась.

— Серьезные неприятности, Лерка.

Я только молча смотрела на него. Я испугалась, если честно, но вовсе не так, как боялась в последнее время. Просто мне стало тоскливо и безысходно. Так я себя чувствовала, когда увидела их в морге — отца и маму. Не страх, не горе — просто тоскливая безысходность, все уже случилось и выхода нетнетнет! Все уже случилось. Так вот я смотрела на Валерку сбоку и понимала, что все уже случилось, причем очень давно. Даже не в Афгане, а раньше, гораздо раньше. Впервые я подумала, даже не подумала, ощутила всей кожей — судьба человека закладывается даже раньше, чем он рождается на свет, и ничего с этим не поделать, и ничего не изменить.

К тому же, очевидно было, что если у Валерки неприятности, то и впрямь нешуточные, не чтото там с карьерой или прочими глупостями. Достаточно один раз взглянуть на него, чтобы понять это: если у него и бывают «неприятности», то лишь связанные с жизнью и смертью. Вид у него такой. Не крутой, вовсе нет, а какойто — не знаю. Неустроенный, что ли? Вид человека, не умеющего терять свою сущность в повседневности, не задеваемого этой повседневностью. А что нам остается кроме нее? — лишь жизнь и смерть, вечность, висящая над нашей головой.

— В общем, я это к тому, что если со мной что случиться, ребята тебе сообщат.