Ветта

Когда жара немного спала, и на улицу легли густые вечерние тени, Пшемек начал собирать вещи: им нужно было успеть на одиннадцатичасовой поезд — билеты были куплены заранее. Геворг вяло наблюдал сборы отца, лёжа на диване, и ничего не говорил. Но когда Пшемек развернул кресло и начал поднимать сына, чтобы усадить в него, Геворг вдруг заупрямился. Старик решил, что сыну опять нехорошо, заторопился, схватил его за лоб, проверяя нет ли температуры, и вдруг услышал мрачный голос Геворга:

— Я никуда не поеду.

— Ты в порядке? Принести воды?— засуетился Пшемек, но рассерженный сын выбил стакан из рук отца и заорал на всю квартиру:

— Оставь меня в покое! Я никуда не поеду! Ты иди на поезд и сдай мой билет. Привезёшь вещи, как только сможешь.

— Что?!

Сирумем нахмурился и решительно схватился за ручки кресла, толкая его к выходу, но Геворг упёрся руками в дверной косяк. В руках силы у него хватало, и юноша сумел захлопнуть дверь и оттолкнуть отца.

— Не смей больше меня трогать! Я сказал, что остаюсь, я так хочу! Видеть больше не могу Тырго-Теуш! Меня тошнит от этого городка и от тебя! Понятно?!

В Пшемеке взыграла гордость. Он подхватил сумку, вытряхнул из неё сменные вещи сына и вышел прочь из квартиры, хлопнув дверью.

Три дня Геворг провёл один в пустой квартире. Несколько раз он выбирался на улицу купить продуктов, с трудом преодолевая крутой инвалидный пандус в подъезде. Само его наличие говорило о благих намерениях администрации города, однако крутизна подъёма вызывала некоторое сомнение в благоразумности строителей: складывалось впечатление, будто они готовили очередную команду инвалидов-покорителей Эвереста. Тем не менее, Геворг довольно быстро приспособился к подъёму, и лишь сильнее уверился в своём желании остаться одному в городе. На третий день приехал отец с двумя огромными сумками: привёз вещи Геворга и свои. Он довёл до сведения сына, что уволился с работы, и собирается жить с ним под одной крышей.

Пшемек выглядел обиженным и напуганным, было ясно, что он пришёл в ужас от собственной глупости, когда понял, что поезд увозит его домой одного. Вероятнее всего, отец не спал всё время, пока разбирался с делами в Тыргу-Теуше, и представлял себе ужасные картины. А Геворг, вместо того, чтобы извиниться, не брал телефон, или сбрасывал звонки, — тем самым давая отцу понять, что он всё ещё жив, и испытывая при этом озлобленное удовольствие.

Вопреки здравому смыслу, юноша винил отца за то, что тот оставил его в чужом городе одного. Преодолевая насущные трудности, Геворг словно доказывал, что вполне может позаботиться о себе сам. Задней мыслью он понимал, что его вероломное поведение лишено всякого смысла, но в этом комплексе брошенного человека Геворг черпал какое-то мазохистское наслаждение.

Однако когда Пшемек, наконец, приехал, и юноша увидел жалкое состояние отца, его пронзило глубокое чувство вины. Он бросился к нему со слезами на глазах и просил прощения искренне, как в детстве. Растроганный Пшемек тут же всё простил и просил прощения сам. Примирение отца и сына сблизило их на тот короткий вечер, но как оказалось, Геворг твёрдо решил остаться один в Ворцлаве, и никакие уговоры Пшемека не могли сломить волю юноши. Он упрямо твердил, что со всем справится, и просил отца ехать домой. Несколько дней упрямства и ни к чему не ведущих разговоров привели лишь к тому, что Пшемек, скрепя сердце, купил билет в Тырго-Теуш и предупредил, что будет звонить каждый день, и если только Геворг не возьмёт трубку — тут же примчится назад. Юноша поблагодарил отца, а также попросил не говорить матери о том, где он. Пшемек согласился и с этим решением сына, чувствуя, что должен отпустить его, если хочет и дальше поддерживать с сыном добрые отношения. То, каким Геворг стал после аварии, пугало Пшемека, но он ничего не мог сделать для него, только наблюдать со стороны и надеяться…

Так началась самостоятельная жизнь Геворга в новом незнакомом городе.

Ворцлав оказался шумным, но приветливым городком: повсюду суетились незнакомые люди, куда-то спешили непрерывные ручейки автомобилей и с каждого прилавка старинных магазинчиков, открывающих свои витрины прямо на улицу, на Геворга смотрели невинными жёлтыми глазками пушистые букеты цветов. Цветы здесь были повсюду — жители города уделяли им особенное внимание: разбивали клумбы вместо пресловутых газонов, высаживали их на оконных подвесках, в многочисленных каменных вазах… Наверное, на каждом углу здесь стояли аккуратные бабушки с неизменными улыбками на сморщенных лицах и с букетиками цветов в дрожащих руках.

Размышляя потом обо всём случившемся, Геворг догадался, что именно этот до смешного трогательный факт заставил его обратить внимание на ту старуху. Он катился вдоль бакалейных магазинчиков и с удовольствием разглядывал всё вокруг: деревья, машины, усатых продавцов, которые на незнакомом языке шутливо переругивались между собой.