Счастье

Взгляд застыл, оставляя её за гранью фантазий о небольшой комнате, в которую не войдет никто, кроме неё, о том, что она будет нужна кому-то не потому, что того требует чей-то долго, а потому что…

Кто-то тронул её за рукав.

— Ты спишь? Пусти покачаться!

Девочка лет восьми смотрела на девушку умоляюще. Ханна улыбнулась и подсадила малышку.

— А где твоя мама?

— А вон там! Возится с Гарри. А я большая, я могу качаться сама!

Карие глаза светились гордостью. Маленький носик и губы, расплывшиеся в улыбке наслаждения. Что-то сладко заныло в животе Ханны, когда она представила, какие мягкие, должно быть, у этой девочки волосы. И эта улыбка… Счастливая детская улыбка. Захотелось переманить её на свои губы. И хрупкие детские пальчики ощутить на своём теле. Картина столь ярко встала перед глазами девушки, что она едва не задохнулась, схватившись за столбики качели, чтобы не упасть. Возбуждение никак не желало отпускать. Неправильно, неверно, грешно! Искушение, порок, удовольствие!

— Эй, ты куда? — девочка кричала вслед убегающей Ханны, но она уже скрылась за кустами, позабыв сумку, всё на свете, кроме…

Она остановилась, чтобы отдышаться. Вокруг никого. Никого. Повинуясь желаниям, ещё даже не вполне осознанным, Ханна прижалась спиной к дереву и опустила дрожащие пальцы за пояс юбки. Там всё желало этого прикосновения. Влажно и жарко. И обнаженное детское тельце перед глазами. Чистое. Невинное. Горячее. Дрожащее. Изгибающееся. С широко распахнутыми в удивлении от пережитого удовольствия глазами. Еще не понимает. Ханна почти бешено двигала пальцами, не удержаться. Сорвать к черту юбку, упасть на спину и мастурбировать, раз за разом кончая, падая в грех.

В бессилии Ханна пролежала с полчаса. Придя в себя, она оглянулась. Кажется, никого. Она подтянула к себе юбку. Застегнула куртку и рубашку. И улыбнулась, облизнув губы. Скромный ангел, затянутый в строгие серые одежды, умер, родив после себя кого-то другого.

Решение пришло само собой. Она не вернется домой. Она не вернется в церковь. Она просто уйдет. Что-нибудь можно придумать. Что-то можно найти. Деньги? Она достанет деньги. Спать? Где спать? Точно не в той постели, в которой она провела год, даже не подозревая, что можно получить такое удовольствие… Ей вовсе не было стыдно. В тот момент, когда перед глазами плыли разноцветные круги, уводящие в оргазмическую дрожь, она ясно ощутила и то, что свободна. Свободна от морали, от чужой воли, от Бога, от греха. Подземка… Средоточие порока. Вот где она найдет себя окончательно…

Месяцы бродяжничества не прошли даром. Она не ела сутками, воровала, упрямо выживала в мороз и в жару, но тщательно берегла форму школьницы. Она стала её основным доходом. Сама не помнила, как добралась до Дувра, как прокралась на паром, потом дорога в Париж. Париж! Это свобода, это мечта любой из девушек. Там мостовая золотыми вымощена.

Только Париж оказался совсем не таким, как намечтала себе Ханна, взявшая прозвище Би — пчела, вместо родительской фамилии. После нескольких недель мытарств и попрошайничества она познакомилась с Мари. Мари привела её в «семью». Шайка ребятни обитала в заброшенном доме, зарабатывала воровством и мнила себя наследниками Двора Чудес, и «чудеса» действительно случались, но Ханне было не до этого. Не до чего вообще, кроме вопросов, касающихся еды. Мысль о том, как заработать, пришла неожиданно, но и принесла удивительные плоды.

— Деточка, — старушка в черной вуальке обратилась к школьнице, скромно стоявшей поодаль, — ты знала нашу Клер?

— Да, — школьница потупила взгляд зеленых глаз, скромно переступила с ноги на ногу. — Однажды она очень помогла моему папе…

— Да, Клер была такой, добрая душа… Но подойди ближе, — старушки расступились, пропуская очаровашку к гробу.

Ханна знала, что у нее есть не более минуты… чтобы стянуть с Клер кольца, браслет и медальон. С серьгами всегда много возни. Черт с ними.

— Ах! Я больше не могу! Какая же она добрая была! — зарыдать и броситься бежать со всех ног. Прежде чем люди поймут, что произошло, Ханна будет уже далеко. Будет бежать, петляя по улицам подобно зайцу, схватывая припрятанную в условном месте одежду, на ходу натягивая мужскую блузу, кепку, кое-как вползая в мешковатые брюки и пряча школьную юбочку подальше, в очередной раз радуясь тому, что с детства выучила французский и говорит без запинок, да и акцент почти пропал.

— А ты что здесь? Разве девочкам здесь место?

— Понимаете, у меня… папа заболел, нужно за ним ухаживать… А денег совсем нет. Вот тут, — невинная девочка с честными глазами разворачивает дрожащими пальчиками платок, — мамино колечко. Купите, пожалуйста…

— Хм, — оценщик приценивается, рассматривает камень, хмурится, но искренний взгляд и милое личико делают своё дело. — Не больше сотни.

— О, спасибо, мсье!