Глиняный Орфей

Такими словами можно было бы подытожить результаты дня, уделенного Эрдом Айнесом наблюдениям за горожанами. Следующие два дня не принесли ничего нового, за исключением одного факта, показавшегося Эрду Айнесу немаловажным — на руках у части горожан ногти были длинней обычного и заострялись на конце. «»Когти»», как тут же прозвал их Эрд Айнес, встречались редко, взгляд их был как-то осмысленнее, да и спали они не где придется, а в совершенно определенных местах. Заинтригованный, Эрд Айнес решил перенести свою палатку в просторную комнату, в которой жил (если это можно назвать жизнью) одних из когтей. Его новый сосед не проявил к нему никакого интереса, что, впрочем, Эрда Айнеса только радовало. Теперь можно было день за днем следить за жизнью одного отдельно взятого горожанина, какой бы скучной она не казалась.

Что же касается теорий, бродивших в те дни в голове Эрда Айнеса, то поначалу он посчитал когтей за совершенно отдельную породу горожан. Потом он заметил особи с разными степенями прорастания когтей, и поскольку не представлял себе, как при подобном образе жизни горожанин может сломать или отстричь себе ногти, он решил, что «»когтистость»» — это скорее всего что-то вроде заключительной фазы в жизненном цикле горожанина.

Тем более интересно узнать, как и почему горожане умирают.

Однако, проснувшись с утра и обнаружив, что сосед-горожанин уже отправился на непременную дневную прогулку по Городу, Эрд Айнес решил посвятить грядущий день дополнительному расследованию еще одной странности, замеченной им прежде. Дело в том, что как-то, в разгар слежки за дневными перемещениями горожан, Эрд Айнес вдали и краем глаза заметил здание, поразившее его своим необычным для Города видом: в отличие от прочих домов, оно выглядело новым, более того, казалось недостроенным.

Так как в то время Эрд Айнес был занят исследованием жизни горожан, он не стал прерываться, но мысленно наметил ориентиры, действительно позволившие без труда найти это здание впоследствии. Оно оказалось круглой в плане башней, сейчас достигавшей высоты четырех этажей, но, судя по в беспорядке разбросанным по вершине каменным блокам, она не то была выше, не то еще должна стать. Скорее всего последнее, так как строение еще не успело обрасти обычной для Города грязью и вообще по архитектуре выглядело несколько отличным от других.

Странный мелкий узор покрывал стены башни, придавая ажурность и утонченность всей постройке. С северной стороны можно было заметить прочную арку входа, как обычно лишенную дверей. Загадка словно приглашала Эрда Айнеса зайти внутрь.

А внутри был вполне традиционный для Города лабиринт коридоров. Дни скитаний выработали в Эрде Айнесе привычку, и каждый раз, оказываясь в подобной ситуации — запертым в лабиринте примерно одинаковых проходов — он смутно чувствовал, что для достижения желаемой цели надо повернуть туда-то и туда-то. Так было и на этот раз, и как всегда он гадал, что привело его к выходу из лабиринта — интуиция опытного исследователя или же какое-то внутреннее сродство с темным разумом, явившимся создателем этих стен.

Так или иначе, не особенно задумываясь над общим строением лабиринта, Эрд Айнес быстро оказался в зале, который был вполне достоин того, чтобы быть скрытым за предшествовавшим впечатляющим клубком стен.

То был высокий, круглый зал с куполом, а выход из лабиринта выводил на галерею примерно в четырех метрах над полом. Собственно зал был по отделке очень скромен, а интерес представлял не сам он, а то, для размещения чего — или кого? — он предназначался.

Так как на полу, скорчившись и пуская слюни на шуршащую соломенную подстилку, сидело создание, подобных которому Эрд Айнес не видел за всю свою — правда, не слишком насыщенную впечатлениями — жизнь.

Шестиметровый гигант с серыми, беспокойными, душу пронзающими глазами оказался узником этой башни. Он сидел на корточках, в позе бессильного ребячества, бессмысленно хватая воздух огромными — с бычью голову величиной — ладонями. Согласно кивая в такт движениям своих рук мудрой и скорбной головой библейского пророка, и волнистая борода, спутанная, но все же величественная, ниспадала на исполинскую грудь. Казалось, руками и головой он исполняет танец под за душу берущую музыку, которую он один слышит, и только глаза, не повинуясь общему ритму, все бродят взглядом по комнате, жадные до впечатлений и новизны.

Безусловно, старик был безумен. Но даже в безумии нельзя было не поразиться той странной духовной силе, которой исполнены все его движения, словно ткущие из воздуха неведомую материю правды. И пусть слюни, текущие из его полуоткрытого, как у ребенка, рта, проложили устоявшиеся пути по изорванной в лохмотья одежде и дальше, до проникнутого всегдашней городской сыростью пола. Пусть громадная продолговатая дыра красовалась в его затылке, и серая слизь текла по спине, вызывая рвотные спазмы в любом наблюдавшем.