Добавить в моё избранное
135 мин, 41 сек 13172
Как будто они дружили всю жизнь, или наоборот — только что познакомились и не знали друг от друга никакого зла и печали.
Допили последнюю водку. Петер подмигнул и вытащил запрятанную до времени поясную плоскую фляжку. Разлил темно-желтую жидкость, все покорно понюхали — оказалось, виски. Виски! С ума сойти! После расспросов, где он раздобыл такую красоту и как смел так долго ей не делиться, все снова выпили. На сей раз — за детей. Будущих детей, которые непременно родятся у тех, кто собирается пожениться. И вообще за любовь, добавил поспешно Карл, детей никогда не любивший. Он всегда был не особо основателен — совсем как береговой парень, не то что островные, думающие категориями типа «крепкое хозяйство» уже с десяти лет. Все равно выпили. Какое-то время посидели с пустыми стаканами, слушая в сотый раз рассказ Абеля о том, как отец Давид за плечо привел его к ректору и сказал: «Ну и что же, что шесть классов школы. Сами понимаете — парень из глубинки. Но вот увидите, он поступит! Потому что призвание есть призвание!» И Абель его не подвел — он все время вспоминал слова отца Давида, ну те, о призвании, когда шел на очередной экзамен, и сдал все не хуже других, хотя с такими документами об образовании, как у него, не на что было рассчитывать. И как же он обрадовался, когда услышал свою фамилию в списке поступивших — хотя по правде говоря, приняли всех, кто вместе с ним приехал поступать, потому что главное — это призвание, призвание… Так сам отец Давид сказал. Бога ради, не подумайте, ребята, что я теперь возгордился, а если даже и да — то простите меня, я плохой, скверный человек, недостойный не то что священства — слова доброго, и я сам не знаю, отчего же это Господь решил меня призвать. Наверное, Он так просто захотел. «Господь взошел на гору и позвал с Собой тех, кого захотел» — вот оно, и все призвание! Ну вот снова это слово, простите меня, я так что-то счастлив, что совсем напился. Это я последний раз в жизни так напиваюсь, священники не должны пьянствовать, и семинаристы тоже, но я так рад вам всем сегодня.
И, уронив голову на руки, Абель какое-то время так лежал и старался не заплакать от своего пьяного дурацкого счастья. Он слушал, как Адам горячо рассказывает Петеру, как он вплавь добрался до птичьего островка на спор с береговым слабаком, грузчиком Даном — а Петер в то же время столь же горячо делится с ним историей, как он в прошлом августе ходил с отцом на охоту и нарвался на лосиху с лосенком.
— И вот, представляешь, чую — ногу свело!
— Ну да, и тут из лесу вываливается мамаша этого ревуна…
— Я руками-то гребу и думаю — ну все, пропал, и тут, слава Тебе Господи, ноги начинают по дну скрести…
— А папаша мне говорит: давай, матушку твою растак, чего встал, лезь на дерево и сверху пали ей в рыло! В рыло, чтобы шкуру не попортить…
Абель слушал своих шумных друзей, сопел и думал — Господи, Господи, я Тебя так люблю, извини, что я пьяный, пусть я не буду сегодня позорно реветь у всех на глазах. И не заревел.
Только тогда обнаружили, что случилось нечто давно ожидаемое: выпивка кончилась.
Ожидать этого, конечно, ожидали, а когда случилось — оказались не готовы. Еще бы. Ведь так хорошо сидели! Любили друг друга, как никогда. Особенно это касалось Абеля, который едва ли не впервые оказался полностью принятым в компанию. Да и Адаму тоже стало огорчительно: он не привык к такому трогательному единению. Брат в кои-то веки сделался своим для всех, не только для него; его не нужно было защищать, все время следить исподволь — не собирается ли его обидеть кто-нибудь из парней. Появилась наконец степень доверительности, которая приходит только после определенного количества совместно выпитого по радостному поводу. Говорили о важном. И тут, получается, все, пора расходиться? Потому что если застолье опускается на уровень чая, значит, долго ему не продлиться. Абель так и не спел ни одного псалма — хотя обещал. И самому Адаму не удалось попеть, а хотелось — не псалмы, конечно, а обычные застольные песенки, «в море ледяно-ом, эх, замерзал рыбак», и все такое прочее, чтобы ребята подхватили, и Хелена привалилась плечиком к его плечу…
И самое обидное было — прерывать необычайно приятное ощущение связи с братом.
Конечно, еще немного посидели, Адам сделал попытку пробраться в погреб и что-нибудь новое оттуда выкрасть. Но стоило ему открыть дверь из кухни, послышался сонный голос матушки: «Ребятки, вы уже спать?» Оставалось только закрыть дверь снаружи и грустно развести руками в ответ на немой вопрос общества. Хелена зевнула, прикрывая рот ладошкой. Лилия предложила вскипятить на примусе чаю. Ее брат Карл осмеял девчонку и позвал лучше пойти домой, а то завтра отец погонит на берег зверье стрелять, надо бы выспаться. Петер ничего не говорил, ковырял пальцем клеенку и ждал, что предложит атаман. Если что-нибудь веселое — поучаствовать, а если ерунду — лечь спать.
Допили последнюю водку. Петер подмигнул и вытащил запрятанную до времени поясную плоскую фляжку. Разлил темно-желтую жидкость, все покорно понюхали — оказалось, виски. Виски! С ума сойти! После расспросов, где он раздобыл такую красоту и как смел так долго ей не делиться, все снова выпили. На сей раз — за детей. Будущих детей, которые непременно родятся у тех, кто собирается пожениться. И вообще за любовь, добавил поспешно Карл, детей никогда не любивший. Он всегда был не особо основателен — совсем как береговой парень, не то что островные, думающие категориями типа «крепкое хозяйство» уже с десяти лет. Все равно выпили. Какое-то время посидели с пустыми стаканами, слушая в сотый раз рассказ Абеля о том, как отец Давид за плечо привел его к ректору и сказал: «Ну и что же, что шесть классов школы. Сами понимаете — парень из глубинки. Но вот увидите, он поступит! Потому что призвание есть призвание!» И Абель его не подвел — он все время вспоминал слова отца Давида, ну те, о призвании, когда шел на очередной экзамен, и сдал все не хуже других, хотя с такими документами об образовании, как у него, не на что было рассчитывать. И как же он обрадовался, когда услышал свою фамилию в списке поступивших — хотя по правде говоря, приняли всех, кто вместе с ним приехал поступать, потому что главное — это призвание, призвание… Так сам отец Давид сказал. Бога ради, не подумайте, ребята, что я теперь возгордился, а если даже и да — то простите меня, я плохой, скверный человек, недостойный не то что священства — слова доброго, и я сам не знаю, отчего же это Господь решил меня призвать. Наверное, Он так просто захотел. «Господь взошел на гору и позвал с Собой тех, кого захотел» — вот оно, и все призвание! Ну вот снова это слово, простите меня, я так что-то счастлив, что совсем напился. Это я последний раз в жизни так напиваюсь, священники не должны пьянствовать, и семинаристы тоже, но я так рад вам всем сегодня.
И, уронив голову на руки, Абель какое-то время так лежал и старался не заплакать от своего пьяного дурацкого счастья. Он слушал, как Адам горячо рассказывает Петеру, как он вплавь добрался до птичьего островка на спор с береговым слабаком, грузчиком Даном — а Петер в то же время столь же горячо делится с ним историей, как он в прошлом августе ходил с отцом на охоту и нарвался на лосиху с лосенком.
— И вот, представляешь, чую — ногу свело!
— Ну да, и тут из лесу вываливается мамаша этого ревуна…
— Я руками-то гребу и думаю — ну все, пропал, и тут, слава Тебе Господи, ноги начинают по дну скрести…
— А папаша мне говорит: давай, матушку твою растак, чего встал, лезь на дерево и сверху пали ей в рыло! В рыло, чтобы шкуру не попортить…
Абель слушал своих шумных друзей, сопел и думал — Господи, Господи, я Тебя так люблю, извини, что я пьяный, пусть я не буду сегодня позорно реветь у всех на глазах. И не заревел.
Только тогда обнаружили, что случилось нечто давно ожидаемое: выпивка кончилась.
Ожидать этого, конечно, ожидали, а когда случилось — оказались не готовы. Еще бы. Ведь так хорошо сидели! Любили друг друга, как никогда. Особенно это касалось Абеля, который едва ли не впервые оказался полностью принятым в компанию. Да и Адаму тоже стало огорчительно: он не привык к такому трогательному единению. Брат в кои-то веки сделался своим для всех, не только для него; его не нужно было защищать, все время следить исподволь — не собирается ли его обидеть кто-нибудь из парней. Появилась наконец степень доверительности, которая приходит только после определенного количества совместно выпитого по радостному поводу. Говорили о важном. И тут, получается, все, пора расходиться? Потому что если застолье опускается на уровень чая, значит, долго ему не продлиться. Абель так и не спел ни одного псалма — хотя обещал. И самому Адаму не удалось попеть, а хотелось — не псалмы, конечно, а обычные застольные песенки, «в море ледяно-ом, эх, замерзал рыбак», и все такое прочее, чтобы ребята подхватили, и Хелена привалилась плечиком к его плечу…
И самое обидное было — прерывать необычайно приятное ощущение связи с братом.
Конечно, еще немного посидели, Адам сделал попытку пробраться в погреб и что-нибудь новое оттуда выкрасть. Но стоило ему открыть дверь из кухни, послышался сонный голос матушки: «Ребятки, вы уже спать?» Оставалось только закрыть дверь снаружи и грустно развести руками в ответ на немой вопрос общества. Хелена зевнула, прикрывая рот ладошкой. Лилия предложила вскипятить на примусе чаю. Ее брат Карл осмеял девчонку и позвал лучше пойти домой, а то завтра отец погонит на берег зверье стрелять, надо бы выспаться. Петер ничего не говорил, ковырял пальцем клеенку и ждал, что предложит атаман. Если что-нибудь веселое — поучаствовать, а если ерунду — лечь спать.
Страница
4 из 37
4 из 37
