Гниль

— Дяденька помогите. Мой друг ранен. Вызовите скорую, умоляю.

— Стой здесь пацан. Не дёргайся.

Мужик зыркнул глазами, вышел из подъезда, нахмурился, обнаружив на скамейке лежавшего в отрубе Пашку, затем сплюнул, когда рассмотрел его ногу.

— Больных не беру. Могу ему пулю в лоб пустить, чтобы больше не мучился. Хотя, — он почесал лысый затылок. — Накладно будет. И так сам помрёт.

— Что вы такое говорите. Как это, так сам помрёт? Это же Пашка Воробьёв, мой кореш, не собака!— сорвался на крик Генка. — Прошу вас вызовите скорую!

— Скорую, ха, скорую, говоришь? Не приедет больше твоя скорая малец! Ты что с дуба рухнул, а? Город закрыт на карантин, — горько рассмеялся мужик и снова почесав лысый затылок потопал обратно в общежитие.

— Почему? Скажите, почему вы так поступаете с нами. За что, дяденька!— взвыл Генка и растерявшись, замер на месте.

У двери общежития мужик неожиданно остановился и сказал:

— Не советую с ним оставаться. Заразишься сам и тоже коньки отбросишь! — выпалил он и с грохотом захлопнул дверь.

— Ну, сука, — выдохнул Генка и бросился к Пашке.

Лоб Пашки горел. Пульс на его горле едва прощупывался.

— Жди меня здесь, кореш. Я, я побегу за помощью. За кем-то нормальным, — выдохнул, всхлипывая, Генка и побежал.

Круглосуточные магазинчики были темны и пусты. Двери аптеки раскрыты настежь, окна выбиты. Свет нигде не горел. А внутри помещений стоял едкий заплесневелый запах, тлёна и разложения.

К ужасу Генки, набирая кнопки единственного работающего телефона в секторе охраны в мини-маркете: все номера, включая службу МЧС, отвечали томительными длинными гудками.

— Мальчик, — услышал он какое-то бормотание возле банкомата и еле смылся от костлявой старухи в лохмотьях с пульсирующим наростом на лице.

В брошенном ларьке союзпечати он взял бутылку с водой и жадно осушил половину. Бегло прочитал заглавную страницу газеты трёхдневной давности. Крупным шрифтом был выделен сшибающий с ног заголовок. «Не прекращаются массовые беспорядки в тюрьмах России! Неужели зэки-мутанты вырвались на свободу»?

Чесалась спина. Клонило в сон. Генка зевнул, прислонился к ларьку головой и чуть не отрубился.

Чёрт, чёрт, чёрт! Чебурек снял куртку, ощущая, как по плечам под его кожей что-то ползёт, словно живая гигантская гусеница. Он отдернул свитер, пальцы коснулись чего-то мягкого, гладкого и подрагивающего. В горле застрял крик ужаса.

Ноги разом отнялись и подкосились. Во рту пересохло. Он мешком осел в набухший, подтаявший сугроб.

Осознание происходящего лишило мальчишку последних сил и остатков решимости. Генка заплакал. Он еле-еле почти ползком, встал и спотыкаясь, добрался до Пашки. Безрезультатно попытался напоить его водой из бутылки, и сдался. Нахлынувшие рыдания душили. Из груди мальчишки вырвался вопль. Как ни старался, Генка не смог больше нащупать пульс друга.

Теперь уже всё его тело, с ног до головы зудело. Генка разодрал до крови грудь, легко выдернул с затылка прядь волос, сочащихся черным, ослизким, едким.

Затем он взял Пашку за холодную, сухую как щепка руку и всё говорил ему и говорил, не в силах оборвать поток слов. Будто бы Воробьёв его слышал.

Когда рассвело, в голове кроме собственных мыслей появился чужеродный, тихий, настойчивый свист. Так медленно на огне с шиканьем закипает чайник.

Генка обречённо вздохнул и встал со скамейки. Затем решительно направился к дверям общежития, постучал. Снова вздохнул и уже с отчаянием громко забарабанил по двери со всей силы.

Прислушался. А, когда услышал тихие, неспешные шаги за дверью, затравленно всхлипнул, в последний раз оглянулся на скамейку, и решил, что с радостью согласится на пулю в лоб.