Холлоуин

Смотритель опустил руку и стряс липкий серый комочек обратно в тарелку.

«Ну? Что уставились?»

Он потер испачканные пальцы о край миски. Хотел взять со стола салфетку, но вместо того с раздражением, со злостью вытер руку о полу пальто. Вот, значит, как? Такое замечательное местное гостеприимство? «Вы к нам?» «Посторонние гости у нас редки»… Впервые ему в голову пришло, что настоятельные просьбы «откушать» имеют под собой несколько иную основу, нежели обычная вежливость к гостю на празднике. И горьковатый привкус всех кушаний — тоже происходит не исключительно от ягодок. Интересно, это обычай такой горский — «посторонних гостей» травить? Или «достойный господин Верхотурья» расстарался?

— Что? — встревожилась старуха. — Вы не будете кушать?

— Куда он, Эва?

— Сиди, отец!

— Я, пожалуй, пойду, — смотритель резко поднялся. — Кажется, я не ко времени. И не к месту.

— Но вы должны есть! Это же для вас! Так надо!

— И передайте этому мерзавцу… этим мерзавцам, что если они хотят моего трупа, пусть приходят за ним сами!

— Отец, сиди! — взвизгнула старуха, хватая мужа за руку (хотя он, кажется, и не думал подниматься). — Не связывайся!

За кухонной дверью раздался громкий лязг — уронили что-то тяжелое и металлическое. Но дэн Эо был уже в прихожей и оттуда прокричал:

— Надеюсь, эта сволочь вам ничего не пообещала — ни удачи, ни счастья, потому что… а, ладно!

Благодаря свою судьбу за то, что не разделся в прихожей, смотритель выскочил за дверь. Не услышав, как в гостиной хозяйка твердит хозяину:

— Ты не понял, никак? Я его тронула. Тронула! А он совсем теплый! А ты куда лезешь, старый?

Смотритель ломился через поселок, не разбирая дороги. За время его пребывания в гостях, туман, кажется, сделался только плотнее и непрогляднее, так что, сбежав с крыльца («шли оттуда… значит, туда!»), он вскоре понял, что забыл, куда надо бежать. И не просто забыл, а не может сориентироваться. Оранжевые «тыквы» потухли; только редкие мелкие фонарики поблескивали в кронах деревьев. Если до того туман походил на молоко, то что же такое сейчас — сметана? масло? Казалось, он лезет в глаза, забивает глотку и оседает в легких — водой. Было трудно дышать, и смотритель привалился к чьей-то ограде. Лицо оказалось мокрым — то ли от пота, то ли сильной влажности. Проклятье… неужели и правда — отравили? Он начал нашаривать пульс на запястье; тот оказался на удивление ровным, только чуть сбившимся от бега и волнения. Но пульс враз зачастил, стоило где-то в тумане, выше по улице раздаться резкому пронзительному крику. Казалось, завопила ночная нечисть… которой наступили на хвост. Визг поднялся до нечеловеческой высоты и оборвался.

Кошка. Чертова ко…

А это уже не кошка! Кричал человек. Как сирена в тумане. «Эге-ге-гей!» Гулкий хлопок… дверь — или выстрел?! Крик перекрыло истошным разбойничьим свистом, а следом…

Следом началась свистопляска.

В тумане, наверху, над головой стремительно вспухало громадное оранжевое пятно — действительно выстрелили из ракетницы. И в ответ на этот сигнал по всему Виллингу захлопали двери, закричали люди. В холодном тумане перекликались:

— Костова!

— Здесь!

— Айзексоны!

— С вами!

— Грецки!

— Эге-ге-ге-гей!

Заверещал-заулюлюкал какой-то мальчишка, его клич подхватили другие, взрослые, голоса — мужские и женские. Что творится? Волны света зародились и покатились по улицам, от дома к дому, сливаясь и нарастая: двери, окна, фонари…

Фонари. В руках.

— Манны!

— Лови его!