Город, который ты любишь

Свежие, только пошедшие в работу, просто лежали аккуратной шеренгой вдоль стены. На полу, в дальнем углу, лежало толстое ватное одеяло, прикрытое одеялом потоньше. Стоял кувшин, керамический, видимо, с водой. Самого каннибала видно не было…

… Первая стрела ударила Реджинальда в шею и он упал молча, лицом в костер. Заполошно взвыв, сплетя в вое своем первобытный ужас и ярость, Янсен высадил в темноту тоннеля всю удлиненную обойму своего «Глока». Тридцать один патрон, веером, прямо, вбок, вниз, вверх… Пока не лязгнул возвратный механизм. Все это время, пока шла дикая эта стрельба, чудилось Янсену, что кто-то, вроде кошки, сидит у его ног, прямо у стоп, но мелькнула мысль, что это остывает его друг. Единственный его друг. Он полез за второй обоймой…

… Сидевший у его ног Маронге, в который раз пораженный тупостью и слепотой белых, не спеша встал и распорол Янсену живот, от паха до грудины, рванул края раны в стороны и отскочил. «Тур-тур-тур!» — это было последнее, чем напутствовал Яснена угасающий мир…

… Снова эта вопилка! Снова она выпрыгнула из кармана мертвеца! Правда, в тот раз, из кармана ребенка, у которого он менял мясо, но все, что от мертвеца — точно не на добро! Яростно кинулся Маронге на смартфон Реджинальда с камнем и превратил в кучу дробленых деталей…

— А что-то каннибал-то наш, кажется, поутих? — Благодушно спросил сенатор своего верного таинственного друга. Делить им было больше нечего. Пока. Так что оба наслаждались мгновением.

— Давно пора. Не мог же он прижиться в огромном мегаполисе, чертова обезьяна, — спокойно отвечал таинственный друг. — Прежде, чем полковник влез под лифт, чтобы посмотреть, что там у него снизу, напившись впервые в жизни, он поведал моему человеку, который старался его оттащить, что так и думал — город убьет дикаря. Так и вышло.

— Говорят, гаитянские ниггеры что-то разошлись? — Так же благодушно спросил сенатор, посмеявшись.

— Завтра будут ямайцы, потом русские, потом латиносы… Нам-то что до этого? — Резонно спросил таинственный человек у сенатора.

— И то, — легко согласился тот.

— Черт мужик, я уже начал волноваться, говорят, нашли какую-то лод… — Начал Том, но осекся. Маронге поднял руку, требуя тишины. Том подошел, присмотрелся — Маронге сосредоточенно считал зарубки на своей боевой трубке. Досчитал, пересчитал, удовлетворенно кивнул и нарезал еще две.

Потом, не обращая на Тома никакого внимания, а тот изо всех сил старался не дышать, добыл огня и развел крохотный костерок. Достал из сумки последнюю половину веточки, сломанной в родном лесу и сжег, предварительно прижав к губам и что-то тихо напевая, пока та горела.

Стояла ночь. Белый Череп уже высовывался из плена облаков. Два друга, Том и Маронге, сидели на крыше небоскреба, глядя на огромный город, полыхающий безумными огнями, соревнующимся в глупости и, тем самым, разумеется, в привлекательности.

— Я рассказывал тебе, как белые сожгли мой дом? — Тихо спросил Маронге.

— Черт, мужик, торговлю тсантсами скоро потребует лицензии, а мы будем вынуждены платить налоги! — Отвечал ему Том. Оба так и не смогли выучить ни слова из языка друга, но это ничуть им не мешало.

— Это была Ночь Дурной Смерти. Я никогда не знал такой боли и такого горя, — негромко говорил Маронге.

— Кстати, лодку, что нашли на берегу, недалеко от твоего коллектора, уже продали, там жуть, какие шустрые дети. Мотор — на один берег, лодку — на другой. Жаль, что ты не берешь денег, мужик, — весело сокрушался Том.

— Я закончил то, за чем пришел к вам, за столько переходов. Те двое, что были у меня в доме, закрыли последнюю палочку, ты видел, — продолжал Маронге.

— К нам под руку — к тебе и мне, — просятся ребята с Гаити. Долю сулят — будь здоров, только за право прикрываться твоим именем, — серьезно, или почти серьезно, говорил Том.

— И вот дело было сделано, я пошел домой. Туда, где живут птицы, — говорил Маронге.

— Слушай, неужели за все это время тебе так ни разу и не хотелось домой? Ведь тебе тут ничего не нужно?

— Знаешь, что я понял? Птицы летят в разные стороны. Я никогда не найду нужной. Я никогда не вернусь домой. Твое горло не может говорить слова моего языка, мое — твоего. Но мы друзья, значит так надо, — продолжал Маронге.

— Ну, с другой стороны, пообвыкнешь, запросишь бабу, травку, то-се, так всегда бывает, мужик. И не поспоришь, а знаешь, почему?— уверенно говорил Том.

— Я должен оставаться тут, где нет ни правды, ни постоянства, ни войны, ни охоты, ни воздуха, ни света, ни леса, ничего нет? А есть глупость, жадность, скука и вечный плен у злых духов. Ненавижу это место. Никогда не привыкну. Но, значит, так надо, — Маронге посмотрел вниз с пятидесятого этажа.

— А я скажу. Все просто. Это — город, который ты любишь.