Марионетки без ниток…

— Лично мне… — я собиралась много чего сказать, но…

— Алис, ну хватит, я уверен, даже твои родители не были бы против. — навеселе произнес Майкл, и это было… больно. Меня словно кнутом огрели, или засунули руку в разогретую печь.

— Майкл, ты же знаешь что это для нее больное. — зашипела Энгель на пару с Марис. Я подскочила. Теплая ладонь тут же схватила меня за запястье, мягко садя обратно.

— Прости, Алис, прости, я не хотел… — бормотал рыжий паренек, крепко держа меня за руку.

— Все нормально, правда. — как можно спокойнее выдавила я, отцепляя его руку от своей и медленно выходя в коридор. Первая слеза скатилась по щеке, но друзьям не удалось этого увидеть. И хорошо. Я залетела в женский туалет и прислонилась к стене. Плесень расползлась по углам, но мы уже привыкли к этому, и я сползла вниз по грязному кафелю, отчаянно вытирая лицо ладошками. Когда я поняла что это бесполезно просто закрыла его руками, иногда всхлипывая. Вот так можно сделать больной одним словом.

Я не злилась на Майки. Он не виноват, что я так резко реагирую, он ведь не виноват, что я такая слабая! Я знаю… знаю, что должна держаться, но иногда так хочется послать все к черту. Бывает ли так, что становится лучше? Через много лет — наверное. Сейчас — нет. А сколько времени прошло? Семь лет. Семь долгих мучительных лет и лучше не стало. Ни на йоту. Просто ты заставляешь себя не думать. Поначалу получается, а позже все выходит в огромной истерике, когда ты кричишь в подушку, чтобы тебя не слышали. Когда неосознанно рвешь майку стараясь добраться до сердца, до души, чтобы заглушить боль. Остается лишь верить, что когда-нибудь это закончится, как заканчивается дождь или заканчивается день.

Я хлопнула дверью и бросила ключи на столик в коридоре. Тетушка должна быть дома, и я уже чувствую этот восхитительный запах оладий. Только тетя Гвендолин может готовить их так вкусно.

— Тетушка… — нараспев произнесла я, влетая в кухню и подлетая к ней; обхватывая руками полноватую женщину. — Решила порадовать меня?

— Алиса, — засмеялась она. — ты мне мешаешь. Сейчас ведь все подгорит.

Я подняла руки перед собой, как перед полицией и заулыбалась.

— Я посижу тихонько в уголке.

— Но ты можешь поговорить со мной. Как успехи в пансионе?

— О, ну … все идет довольно гладко.

— Ну и хорошо. — большего тетушке было и не нужно. Мне кажется, ее вообще мало волновала моя успеваемость, да и я сама занимала всего двадцать процентов в ее жизни. Как бы ни меньше. Но меня все устраивает. Пока, да…

— Алиса, нам все же нужно это обсудить… — тетя поставила передо мной большую чашку с оладьями и подала чистую тарелку. — Почему ты не хочешь встретиться с врачом? Он ведь плохого не посоветует…

— Я знаю, тетя. Но, я не хочу… — как ей объяснить, что я боюсь. И не чего-то там, а того, что меня признают сумасшедшей, как во сне. — Мне не нужно это, все хорошо. Правда.

Она недоверчиво оглядела меня и слабо улыбнулась. Темно каштановые волосы, не такие темные, как мои черные, но тоже довольно темного цвета, были стянуты в пучок, и сама тетушка была не большого роста, но довольно крупная в размерах. Карие глаза, как у папы, озадаченно изучали мое лицо, и она наверняка подумывает все же силой затолкать меня в больницу.

Мне достались глаза ни отца и ни матери. В кого я не знаю до сих пор. Они у меня странного лилово-голубого оттенка. Что-то похожее на фиолетовый, но и небесная синева

присутствовала. Странные глаза, мне все говорят. Я уплетала оладьи на раз, а тетя лишь улыбалась. Хорошо когда есть, кому готовить, ведь своей семьи у нее нет. Возможно из-за меня. Не знаю отчего она не найдет себе мужчину.

Как говорится в нашем доме, хотя такая трактовка меня не устраивает, кто последний кушает, тот и моет посуду. Так что пол вечера, я провела за уборкой кухни. Если уж мыть посуду, то и печь заодно, а если печь, то и шкафчики что рядом. Завалившись на кровать в одном полотенце после ванной, я отчего-то отчетливо поняла — сегодня меня снова будут мучить кошмары. Как от них избавиться я не представляла. Но думаю, если меня кто-нибудь разбудит, то сон растает. Поэтому я завела будильник на два ночи, точно зная, что в это время я буду сжиматься под ночными видениями.

Погода была, что и днем. Тоскливая, неприятная. Лужи и сырость, это напоминало мне детство, и оттого мне было это противно. Я шла куда-то по мягкой промокшей почве, и она податливо продавливалась под моими шагами. На ногах красовались красные лаковые сапожки на маленьком каблучке, а сверху накинута такая же красная курточка, в тон сапогам. Красный… его так любила мама. И от воспоминаний глаза наполнились слезами. Горькими и до жути солеными, они словно разъедали кожу щечек. И вдруг я почувствовала — сегодня можно плакать. Я подняла голову в черной вязаной беретке и фиолетовыми заполненными слезами глазами осмотрелась вокруг.