Добавить в моё избранное
69 мин, 9 сек 7610
Я со школы музыкой занимался.
— Охренеть! Ну ты меня, Джучиев, удивил! Ты чего ж раньше никому не сказал — глядишь не пришлось бы лопатой-то махать! Пианино в части ж есть, считай все праздники твои были бы!
— А зачем мне было выделяться? — пожал плечами Джучиев. — Все канаву копают, и я копаю. Все плов делать, и я плов делаю. Выделяться нехорошо, — и, немного подумав, добавил: — Морду набить могут.
Кичайкин поплотней запахнул бушлат и, плюнув на все, отпустил дверь. С жалобным скрипом она захлопнулась. Дуть перестало, зато стали давать о себе знать намокшие джинсы. Алексей вынул сигареты и закурил. Рядом над ухом что-то нараспев бубнил Джучиев. То ли какую песню пел, то ли в нарушение устава молился. Кроме завывания ветра снаружи, это были единственные звуки в будке.
Где же он слышал про этот гребаный «лебенсборн»? С этой мыслью Кичайкин, неожиданно для себя, провалился в сон.
Снилась Алексею Красная площадь. Только выглядела она как-то странно. Словно из-под земли выросли Воскресенские ворота, снесенные еще в тридцать четвертом. ГУМ оказался обвешан лентами транспарантов, исписанных непонятными словами, в основном иностранными. Кое-откуда с его стен на Алексея взирали красавицы, больше похожие на кукол — до того размалеванные косметикой, гладкие и неестественно выглядящие, что даже людьми не казались. По самой Красной площади бродили пестро и безвкусно разодетые толпы народа. Люди не стесняясь галдели, курили, пили пиво в бутылках с иностранными этикетками, щелкали все подряд фотоаппаратами. Алексей сперва подумал, что это сезонный наплыв зарубежных туристов, но, прислушавшись, понял, что говорят все по-русски. Только как-то странно говорят — молодежь, ту и он и вовсе понимал через слово. Мать-перемать при этом стояла такая, что не в каждом солдатском нужнике услышишь, не говоря уж о том, что молодые девушки смолили сигареты и сосали пиво наравне со своими кавалерами.
Отсутствовала привычная очередь к мавзолею, который, вдобавок ко всему, теперь не охранялся почетным караулом. Однако площадка перед ним была огорожена полосатыми металлическими ограждениями и охранялась здоровенными бугаями в странной форме, похожей на ВОХРовскую. За оградой сновали несколько десятков человек с кабелями, переносными софитами и какой-то вовсе непонятной аппаратурой в руках. Их движением, на первый взгляд совершенно броуновским, заправлял растрепанного вида дядька с матюгальником и в синей куртке с надписью на спине. Надо полагать, там была написана его фамилия.
Странная, однако, какая, фамилия — Ромеро — молдавская что ли, подумал Алексей.
Он из любопытства подошел к ограде, где уже скопилось множество зевак. ВОХРовцы косились на них неодобрительно, но попыток прогнать не предпринимали. Тут Алексей сообразил, что видит съемочную площадку, а мужик со странной фамилией — режиссер. Правда орал он по своему матюгальнику по-английски, что, вообще-то, смущало.
Но еще больше смущало то, что вокруг режиссера, кроме пары подхалимов с блокнотами и длинноногой девушки в умопомрачительной длинны (а точнее короткости) юбки, вращалось пару типов грязных рваных костюмах, залитых кровищей, с мордами тронутыми тленом и разложением. В оных Алексей признал близких родственников давешних кандар-губских мертвяков. Рука потянулась за «макаровым», но вместо него на поясе обнаружилась крохотная коробочка с цифровой клавиатурой и экранчиком. С экрана на Алексея бесстыже таращилась совершенно неодетая девка, такая же пластмассовая, как и те, что на стенах ГУМа. Чудной аппарат вдруг задергался в руке и разразился визгливым женским голосом, выводившим: «хоп, мусорок, не шей мне срок — машинка Зингера иголочку сломала». Девку сменила надпись «Звонарев» и длинный ряд цифр.
Пока Алексей таращился на истошно орущий аппарат (никто из окружающих не обращал на него внимания), тот несколько раз повторил свою дурацкую песню и замолчал. На экране вновь появилась голая девица. Алексей сунул вещицу в карман джинсов и тут обратил внимание на то, что на нем надета футболка с портретами битлов, а правую руку охватывает массивный браслет с хромированными часами, явно не советского производства. Ну часы-то импортные, это еще куда ни шло, но почему на правой руке? Что за мода такая странная? Кроме того, у него чудесным образом отросло приличное пузо, руки покрылись седым волосом и заныла печень.
На ум Алексею тут же пришла кэрроловская «Алиса в стране чудес» — ибо становилось все страньше и страньше…
На съемочной площадке между тем начало что-то происходить. Режиссер с громогласными воплями разогнал подхалимов и девицу с термосом, а к покойникам подскочило несколько теток в мешковатых джинсах с чемоданчиками в руках. Они дружно принялись охаживать гнусные мертвые рыла кистями и Алескей, наконец, сообразил, что перед ним актеры в гриме. Выходило, что здесь снимали кино про похожие на кандар-губские события.
— Охренеть! Ну ты меня, Джучиев, удивил! Ты чего ж раньше никому не сказал — глядишь не пришлось бы лопатой-то махать! Пианино в части ж есть, считай все праздники твои были бы!
— А зачем мне было выделяться? — пожал плечами Джучиев. — Все канаву копают, и я копаю. Все плов делать, и я плов делаю. Выделяться нехорошо, — и, немного подумав, добавил: — Морду набить могут.
Кичайкин поплотней запахнул бушлат и, плюнув на все, отпустил дверь. С жалобным скрипом она захлопнулась. Дуть перестало, зато стали давать о себе знать намокшие джинсы. Алексей вынул сигареты и закурил. Рядом над ухом что-то нараспев бубнил Джучиев. То ли какую песню пел, то ли в нарушение устава молился. Кроме завывания ветра снаружи, это были единственные звуки в будке.
Где же он слышал про этот гребаный «лебенсборн»? С этой мыслью Кичайкин, неожиданно для себя, провалился в сон.
Снилась Алексею Красная площадь. Только выглядела она как-то странно. Словно из-под земли выросли Воскресенские ворота, снесенные еще в тридцать четвертом. ГУМ оказался обвешан лентами транспарантов, исписанных непонятными словами, в основном иностранными. Кое-откуда с его стен на Алексея взирали красавицы, больше похожие на кукол — до того размалеванные косметикой, гладкие и неестественно выглядящие, что даже людьми не казались. По самой Красной площади бродили пестро и безвкусно разодетые толпы народа. Люди не стесняясь галдели, курили, пили пиво в бутылках с иностранными этикетками, щелкали все подряд фотоаппаратами. Алексей сперва подумал, что это сезонный наплыв зарубежных туристов, но, прислушавшись, понял, что говорят все по-русски. Только как-то странно говорят — молодежь, ту и он и вовсе понимал через слово. Мать-перемать при этом стояла такая, что не в каждом солдатском нужнике услышишь, не говоря уж о том, что молодые девушки смолили сигареты и сосали пиво наравне со своими кавалерами.
Отсутствовала привычная очередь к мавзолею, который, вдобавок ко всему, теперь не охранялся почетным караулом. Однако площадка перед ним была огорожена полосатыми металлическими ограждениями и охранялась здоровенными бугаями в странной форме, похожей на ВОХРовскую. За оградой сновали несколько десятков человек с кабелями, переносными софитами и какой-то вовсе непонятной аппаратурой в руках. Их движением, на первый взгляд совершенно броуновским, заправлял растрепанного вида дядька с матюгальником и в синей куртке с надписью на спине. Надо полагать, там была написана его фамилия.
Странная, однако, какая, фамилия — Ромеро — молдавская что ли, подумал Алексей.
Он из любопытства подошел к ограде, где уже скопилось множество зевак. ВОХРовцы косились на них неодобрительно, но попыток прогнать не предпринимали. Тут Алексей сообразил, что видит съемочную площадку, а мужик со странной фамилией — режиссер. Правда орал он по своему матюгальнику по-английски, что, вообще-то, смущало.
Но еще больше смущало то, что вокруг режиссера, кроме пары подхалимов с блокнотами и длинноногой девушки в умопомрачительной длинны (а точнее короткости) юбки, вращалось пару типов грязных рваных костюмах, залитых кровищей, с мордами тронутыми тленом и разложением. В оных Алексей признал близких родственников давешних кандар-губских мертвяков. Рука потянулась за «макаровым», но вместо него на поясе обнаружилась крохотная коробочка с цифровой клавиатурой и экранчиком. С экрана на Алексея бесстыже таращилась совершенно неодетая девка, такая же пластмассовая, как и те, что на стенах ГУМа. Чудной аппарат вдруг задергался в руке и разразился визгливым женским голосом, выводившим: «хоп, мусорок, не шей мне срок — машинка Зингера иголочку сломала». Девку сменила надпись «Звонарев» и длинный ряд цифр.
Пока Алексей таращился на истошно орущий аппарат (никто из окружающих не обращал на него внимания), тот несколько раз повторил свою дурацкую песню и замолчал. На экране вновь появилась голая девица. Алексей сунул вещицу в карман джинсов и тут обратил внимание на то, что на нем надета футболка с портретами битлов, а правую руку охватывает массивный браслет с хромированными часами, явно не советского производства. Ну часы-то импортные, это еще куда ни шло, но почему на правой руке? Что за мода такая странная? Кроме того, у него чудесным образом отросло приличное пузо, руки покрылись седым волосом и заныла печень.
На ум Алексею тут же пришла кэрроловская «Алиса в стране чудес» — ибо становилось все страньше и страньше…
На съемочной площадке между тем начало что-то происходить. Режиссер с громогласными воплями разогнал подхалимов и девицу с термосом, а к покойникам подскочило несколько теток в мешковатых джинсах с чемоданчиками в руках. Они дружно принялись охаживать гнусные мертвые рыла кистями и Алескей, наконец, сообразил, что перед ним актеры в гриме. Выходило, что здесь снимали кино про похожие на кандар-губские события.
Страница
13 из 21
13 из 21
