68 мин, 15 сек 13994
Скопище причудливых многоэтажных построек, стилистика всех минувших эпох, и расползался от него в обе стороны — в пустыню — глинобитными хибарами, выжженными солнцем площадями, уставленными пестрыми рыночными палатками и торчащими то тут, то там пучками блеклых пальм и кактусов, именовавшимися в довоенных буклетах Легендарными Каярратскими Садами (Четвертым Каярратским Чудом). Все это продолжалось сотни лет, а потом этот гребаный полковник Файдал Аль-Гассейни решил плеснуть немного маслица на сковородку, урвать от пирога, угодив и вашим и нашим, и две супердержавы сделали на него ставку, и оба высочайших монарха решили, что эта новая подружка первым даст именно ему. А потом у Файдала все пошло наперекосяк, а потом нас подняли по тревоге, а потом в Каяррат вошли джаферы. Но мы все равно успели первыми. Мы успели первыми, но это не отменяло того факта, что теперь мы, дружок мой Ибис, в полной заднице»…
Мы с Ибисом сидим во флюговской пивной «Оркел Жуковице».
Подвальный этаж утопает в клубах табачного дыма. Со стороны кухни несет тушеной капустой. Радиоточки по углам зала на трех частотах ведут репортажи со скачек на Каян-Булатовском Гипподроме, забегов Т-варей на Визардовых болотах и рубберского Чемпионата по хедболу в Линьеже. Смутные личности в потертых пиджаках сопровождают истерические выкрики комментаторов возгласами радости и отчаяния, со звоном сдвигают кружки и брякают ими по дощатым столам.
Ибис самый спокойный, самый нормальный из моих приятелей. Знакомы с ним чертову прорву лет, с тех легендарных времен, которые я, хотелось бы верить, вполне успешно забыл. Ему в моем гребаном романе отведена значительная роль.
У Ибиса совершенно невозмутимый вид. Пенистый, отдающий кислятиной «оркел» он цедит с таким же выражением лица, с каким, наверное, пьют чай на приеме у итхинской королевы.
— Как идут дела?
— Дела не идут, — говорит Ибис. — Дела стоят.
Он заведует рекламой в «Гаймен & Притчетт», сети магазинов модной мужской одежды, поэтому одет, как истинный денди.
— Недавно виделся с Региной.
— И как?
— Никак.
— Ясно…
Молчим, тянем пиво, слушаем бормотание комментаторов. Я закуриваю сигарету.
— Есть вести от Кауперманна?
— Никаких.
— Все «вращается в кабинетах», а? Небось, далеко пойдет.
— Кто его знает. Может, плюнул на все и загорает на пляже где-нибудь в Ливадане и тянет коктейль через соломинку. Он всегда был замороченным парнем, наш Кауперманн. Себе на уме.
— Это точно.
С Ибисом мы можем говорить о чем угодно, но иногда хочется просто помолчать. Когда знаешь, что собеседник понимает тебя без слов.
— Ты не думал о том, чтобы уехать отсюда? — хмуро глядя в глубину зала, говорит Ибис.
Отпив из кружки, я недоуменно переспрашиваю:
— Уехать из Яр-Инфернополиса?
— Да.
— Как-то даже не задумывался…
— Я бы хотел свалить отсюда, Фенхель. Уехать туда, где жизнь, понимаешь? Что-то такое… Не знаю как сказать, настоящее. Солнце и… Может быть, море… Что-то реальное, яркое…
Он тихо смеется.
Я неуверенно пожимаю плечами.
— Все это вздор, — говорит Ибис, поднимая бокал. — Давай выпьем за то, что нам удалось выбраться живыми из того дерьмища, через которое нам с тобой посчастливилось пройти.
Мы пьем, не чокаясь.
Я думаю над его словами. Уехать… но куда? И зачем?
Мечты. Его рекламные рисунки, все эти буклеты-приветы, плакаты и витрины… Ведь собирался стать настоящим художником. И мой гребаный роман.
Нужны ли наши мечты кому-нибудь за пределами Города, если даже здесь на них нет спроса?
(О)леся
Олеся Клокендорф — дочь моего бывшего сослуживца, военврача нашего штаффеля.
Я почти не пишу о нем в своем гребаном романе. Не такой он был и интересный человек.
Только двух вещей про него я не понял.
Неразгаданные загадки:
Первое — как он умудрился оказаться в нашем тоттен-штаффеле? Каких военных богов прогневил он, тихий человек с собачьими бакенбардами, пенсне на сизом от пьянства носу и манерами доброго, ленивого гувернера. Когда-то, сто тысяч лет назад, в сказочном золотом детстве, у меня был такой воспитатель — воспоминания о нем сложились с воспоминаниями о Клокендорфе. Теперь кажется, что это был один человек.
Второе — за каким хреном, как ему только в голову взбрело переложить ответственность на свою драгоценную дочурку (безвременно ушедшая чахоточная мать, похожее на монашескую обитель Благотворительное Училище за счет Генштаба — полный набор для дешевого романа) на меня? Эти его слова перед смертью, сквозь кровавый кашель: «Фенхель, заклинаю, позаботься о моей дочке».
Да каким местом он, мать его, вообще думал?
Но отказать ему я не мог.
Мы с Ибисом сидим во флюговской пивной «Оркел Жуковице».
Подвальный этаж утопает в клубах табачного дыма. Со стороны кухни несет тушеной капустой. Радиоточки по углам зала на трех частотах ведут репортажи со скачек на Каян-Булатовском Гипподроме, забегов Т-варей на Визардовых болотах и рубберского Чемпионата по хедболу в Линьеже. Смутные личности в потертых пиджаках сопровождают истерические выкрики комментаторов возгласами радости и отчаяния, со звоном сдвигают кружки и брякают ими по дощатым столам.
Ибис самый спокойный, самый нормальный из моих приятелей. Знакомы с ним чертову прорву лет, с тех легендарных времен, которые я, хотелось бы верить, вполне успешно забыл. Ему в моем гребаном романе отведена значительная роль.
У Ибиса совершенно невозмутимый вид. Пенистый, отдающий кислятиной «оркел» он цедит с таким же выражением лица, с каким, наверное, пьют чай на приеме у итхинской королевы.
— Как идут дела?
— Дела не идут, — говорит Ибис. — Дела стоят.
Он заведует рекламой в «Гаймен & Притчетт», сети магазинов модной мужской одежды, поэтому одет, как истинный денди.
— Недавно виделся с Региной.
— И как?
— Никак.
— Ясно…
Молчим, тянем пиво, слушаем бормотание комментаторов. Я закуриваю сигарету.
— Есть вести от Кауперманна?
— Никаких.
— Все «вращается в кабинетах», а? Небось, далеко пойдет.
— Кто его знает. Может, плюнул на все и загорает на пляже где-нибудь в Ливадане и тянет коктейль через соломинку. Он всегда был замороченным парнем, наш Кауперманн. Себе на уме.
— Это точно.
С Ибисом мы можем говорить о чем угодно, но иногда хочется просто помолчать. Когда знаешь, что собеседник понимает тебя без слов.
— Ты не думал о том, чтобы уехать отсюда? — хмуро глядя в глубину зала, говорит Ибис.
Отпив из кружки, я недоуменно переспрашиваю:
— Уехать из Яр-Инфернополиса?
— Да.
— Как-то даже не задумывался…
— Я бы хотел свалить отсюда, Фенхель. Уехать туда, где жизнь, понимаешь? Что-то такое… Не знаю как сказать, настоящее. Солнце и… Может быть, море… Что-то реальное, яркое…
Он тихо смеется.
Я неуверенно пожимаю плечами.
— Все это вздор, — говорит Ибис, поднимая бокал. — Давай выпьем за то, что нам удалось выбраться живыми из того дерьмища, через которое нам с тобой посчастливилось пройти.
Мы пьем, не чокаясь.
Я думаю над его словами. Уехать… но куда? И зачем?
Мечты. Его рекламные рисунки, все эти буклеты-приветы, плакаты и витрины… Ведь собирался стать настоящим художником. И мой гребаный роман.
Нужны ли наши мечты кому-нибудь за пределами Города, если даже здесь на них нет спроса?
(О)леся
Олеся Клокендорф — дочь моего бывшего сослуживца, военврача нашего штаффеля.
Я почти не пишу о нем в своем гребаном романе. Не такой он был и интересный человек.
Только двух вещей про него я не понял.
Неразгаданные загадки:
Первое — как он умудрился оказаться в нашем тоттен-штаффеле? Каких военных богов прогневил он, тихий человек с собачьими бакенбардами, пенсне на сизом от пьянства носу и манерами доброго, ленивого гувернера. Когда-то, сто тысяч лет назад, в сказочном золотом детстве, у меня был такой воспитатель — воспоминания о нем сложились с воспоминаниями о Клокендорфе. Теперь кажется, что это был один человек.
Второе — за каким хреном, как ему только в голову взбрело переложить ответственность на свою драгоценную дочурку (безвременно ушедшая чахоточная мать, похожее на монашескую обитель Благотворительное Училище за счет Генштаба — полный набор для дешевого романа) на меня? Эти его слова перед смертью, сквозь кровавый кашель: «Фенхель, заклинаю, позаботься о моей дочке».
Да каким местом он, мать его, вообще думал?
Но отказать ему я не мог.
Страница
5 из 21
5 из 21