Адаптация Акрид

Но это действительно очень специальный тренинг, чувак. И он требует специальных финансовых вливаний, рубишь?

Я вытаскиваю из кармана стопку купюр в зажиме, демонстрирую ему.

— Бабки не вопрос, Хорни! Ты главное научи меня быть клевым.

Он отправляет в рот оливку, залпом добивает свой мартини, кивает бармену — мол, повтори. Поворачивается ко мне:

— Я вижу, ты парень решительный! Этот тренинг… Что ж, видимо ты действительно созрел! Он тебе понравится. Я назвал его «Тренинг Красного черепа».

— Что это, блин, означает?

Вместо ответа он задирает край футболки. На правом боку, чуть пониже ребра, татуировка: оскаленная красная черепушка на фоне жидкого циферблата часов. В пустых глазницах — выгибающиеся женские силуэты — часовые стрелки, а над глазницами — набитый белым по красному раскрытый «третий» глаз.

Я сразу же узнаю этот рисунок.

Помню его еще в черновом варианте, выполненном в блокноте цветными карандашами. С жирной подписью «Время лечит».

Я оставил ей пять сообщений на автоответчике. Периодически пытался звонить на мобильный, но он был выключен.

Такое с Олей бывало и раньше, ее рассеянность я списывал на милые странности творческой натуры.

Когда мы ее обнаружили, в метающемся по подвальным стенам свете фонариков, в нагромождениях фольги и полиэтилена (Колпин был запаслив), перемотанную скотчем, заплаканную, с потухшими от смертной тоски глазами, она бормотала только:

— Ты сегодня взрослее стала… и учебу ты прогуляла…

Бормотала снова и снова растрескавшимися губами:

— Позвала всех своих подружек, ну а как же я…

И по щекам ее текли слезы.

Пока он «работал» с ее подругой, а все это происходило на Олиных глазах, все время ставил эту песню. Снова и снова, только эту песню. Громко, чтобы заглушить сначала вой «болгарки», затем лязг мастихина.

Так мы познакомились.

Теперь она приходила в себя. Сдавала какие-то зачеты, пропущенные из-за больницы, из-за психоаналитиков и посттравматических терапевтов. Возвращалась к нормальной жизни.

Я не имел права лезть в ее жизнь. И не хотел этого.

Но кошмар вернулся. А она не снимала трубку.

Прямо с похорон Минца я приехал в ее квартиру-мастерскую.

С замком справился без труда — Киселев тогда уже поделился со мной некоторым хитростями. Представляю, чтобы он сказал, узнав, для чего я буду применять их на практике. Он был убежден, что я подбиваю к ней клинья. Иначе он мое поведение объяснить не мог.

Я и сам не мог. Ничего личного. Просто боялся оставить ее без присмотра. Комплекс Бога? Паранойя? Шестое чувство?

Внутри пахло олифой, растворителем, красками.

Слой пыли на мебели. На кухонном столе кружка с прилипшими чаинками и темным налетом на стенках. Застоявшаяся вода в унитазе.

Тишина. Только мелодичное побрякивание колокольчиков «музыки ветра» — они были развешаны повсюду.

Рисунок был сделан прямо поверх обоев. Очень тщательно, старательно.

Геометрическая композиция из линий, заключенная в круг.

Наверное, так могли бы изобразить «Витрувианского человека» да Винчи первобытные художники.

Так рисуют человеческую фигуру дети — палка, палка, огуречик… Только все линии не по-детски правильные, рассудочные. А там, где у заключенного в круг человечка с двумя парами рук-линий и двумя парами ног-линий должна быть голова — рисунок-в-рисунке. Две разомкнутых дуги и жирная точка между ними. Как будто прямо на тебя смотрит чей-то глаз.

Во всем этом чувствовался точный математический расчет, скрытая механика. Но, будто в противовес ласкающему взгляд «золотому сечению», казалось, что этот рисунок нарочно выстроен так, чтобы вызывать совершенно противоположные чувства. Если долго смотреть на него — начинает болеть голова, к горлу подкатывает тошнота.

Я сижу на кухне, на разболтанном стуле, положив на его спинку руки, уткнувшись в них подбородком. Из комнаты доносятся мощные рифы «Black tears», классической композиции Edge of Sanity в исполнении Eternal tears of sorrow.

На холодильнике висит крупная фотография. Рисунок на стене Олиной мастерской.

Ее последнее письмо? Прощальная насмешка? Крик о помощи?

К стене над столом, поверх проплешины в обоях, приклеен неприятный черно-белый фотоснимок. Рисунок — точно такой же, как Олин, те же тошнотворные, раздражающие глаз пропорции, только исполнение другое — вытатуирован на человеческой коже, чуть пониже левого уха. Клеймо? Зарубка на память? Оберег?

Этот снимок — из отчета о вскрытии К. А. Бражника, временно безработного, судимого, состоящего на психиатрическом учете, бывшего члена Союза Художников, погибшего в результате разбойного нападения 7 февраля 1992 года.

Есть и еще снимки, много — эти веером разложены на полу.