Чумной

Снова темнота, снова ледяная вода стекает по лицу. Сквозь мокрые волосы, спутавшиеся и закрывающие глаза, почти ничего не было видно. Не слушая, что говорит ему палач, Хану жадно и тяжело дышал. Нужно выиграть время. Немного, хотя бы пару минут. Нужно. Выиграть. Время.

В очередной раз дергается веревка, и от вывернутых плеч по телу проходит волна боли. Кнутом его больше не бьют — боятся, что он умрет слишком рано. Помощник палача наступает на веревку, связывающую ноги, тянет вниз. Хану воет, уже почти не думая о том, чтобы спастись. Ему только надо, чтобы это прекратилось.

— Хватит! Не надо! Я все скажу!

— Давно бы так, — одобрительно хмыкнул палач.

Хану едва не потерял сознание опять, пока его спускали. Лежа на холодном, покрытом грязью полу, он некоторое время пытался вернуть себе способность думать. Здесь, в пыточной, пятеро людей, кроме него. Амулетов — три. Палачи, два стражника и писать — не самые важные люди в Эргане, и вряд ли именно их будут пытаться защитить от чумы в первую очередь. Конечно, они это знают.

Палач, поторапливая, ткнул его носком сапога в лицо. Тянуть и обдумывать дальше было нельзя.

— Есть амулеты, — выдавил Хану. Голос после крика звучал хрипло и глухо. — Они защищают от чумы. У Эскер один, у меня с собой три… было. Подвеска, и два кольца.

Он не видел, но почувствовал, как переглядываются люди в камере. От писаря и молодого помощника палача исходило почти ощутимое напряжение. Самые слабые, самые младшие по рангу. Один из стражников подошел к сваленным у двери вещам, быстро обшарил их.

— Где они?

— Тамис их себе забрал, — кивнул на палача его помощник.

Тот сделал шаг назад, оглядывая вооруженных алебардами стражников в кольчугах. Вполне возможно, в городе у него была семья или другие близкие люди. И, наверное, он уже собирался отдать лишние амулеты им. Но отказывать в такой момент стражникам было чистым самоубийством. Тамис, напряженно улыбаясь, вынул из кармана штанов подвеску и два кольца.

— Надо сейчас же отдать их господину Калиару, — подал голос писарь. Не успел Хану подумать о том, что парнишка оказался на удивление честным, как тот добавил: — Я отнесу.

Дальше Хану не слушал. Заглушаемый разговором, постепенно переходящим в ругань, он начал произносить длинное певучее заклятье. О чем оно, он не понимал, и механически повторял все, что выучил. Единственным знакомым словом среди череды неясных и сложно произносимых было «Тевелес» — имя древней богини. Дева, встречающая умерших на пороге загробного мира, богиня хитрости, познания и разрушения, давно была вычеркнута из пантеона и забыта. Поклонялись ей только маги, считающие ее своей покровительницей. Может быть, она и правда помогала им — Хану не знал этого. Последние несколько лет он, по примеру учителя, ни разу не обращался с молитвой к привычным богам, а говорить с Тевелес, не являясь полноправным чародеем, боялся.

Крик рядом прервался глухим ударом. Рядом, глядя распахнутыми голубыми глазами, упал парнишка-писарь. Из проломленного виска у него стекала на пол вязкая и густая кровь. Хану закрыл глаза, чтобы не отвлекаться, и продолжил говорить — так же тихо, едва шевеля потрескавшимися губами.

Он понял, что получилось, когда голоса замолкли. Силы стремительно покидали измученное тело. Хану с трудом разлепил веки, борясь с навалившейся усталостью, и приподнял голову от каменного пола. Молодой помощник палача, стоявший к нему ближе всех, ошарашенно пялился на стену напротив. Из носа и ушей у него текла кровь. Медленные ленивые капли сменились бодрыми струйками. Человек упал на колени. Он успел подставить под себя руки, чтобы не грохнуться об пол, только затем, чтобы тут же зайтись в приступе кашля. На холодные камни с кровью полетели ошметки внутренностей.

С остальными, судя по звукам, происходило то же самое. Совсем рядом бухнулся стражник, едва не задев Хану лезвием алебарды, булькали и захлебывались кровью палач и второй стражник у двери. Несколько горячих капель, вылетевших из помощника палача, попали Хану на лицо. Тот усмехнулся и, сделав судорожный вдох, расхохотался.

Он хрипло хохотал, глядя, как падает в лужу собственной крови человек рядом, как дергаются в предсмертных судорогах стражники и палач. Смех отдавался болью во всем теле, мешал дышать. Хану не обращал на это внимания, не думал о том, что не может развязаться, и что из замка его не выпустят. Он продолжал хохотать, когда помощник палача рядом обмяк, а его наполненные ужасом глаза остекленели, не замолчал, когда затихли остальные. Связанному, измученному, заранее приговоренному к смерти, в полной трупов комнате ему оставалось только смеяться.

— Что, — хрипло спросил он у мертвецов, когда сил смеяться уже не осталось. — Думали, вам это с рук сойдет?

Вряд ли они еще что-то думали. Хану, продолжая криво улыбаться, провалился в темное и вязкое забытье.