Добавить в моё избранное
49 мин, 14 сек 12712
Блёкло-розовенькие, протёртые до известковых дыр самоварные астры на обоях да затянутые пылью щели ободранного пола — вот и все свидетели этого дела.
В коридоре на полу зачем-то стоял у Аркадия прислонённый к стенке молоток. Старый, тронутый ржавчиной молоток, которым Шебуршёнов иногда забивал гвозди и колол грецкие орехи. Отполированная годами и грязью рукоять привычно легла в ладонь. Плючишнян завизжал, увидев, как змеиная головка молотка несётся на него из-за шебуршёновского плеча. Она целила точно в лицо.
От удара лопнул левый глаз. Лопнул — и потёк по толстой щеке. Ангелы мести распалили Шебуршёнова злыми скрипками и барабанами! Сдохни, Плючишнян! Сам ведь напросился! Сам, сам, сам! Сам захотел себе такого конца! Сам избрал судьбу! Сам нашёл палача! Получай теперь! Ударами яростными, неотвратимыми заглушить ненужный, сопливый предсмертный визг! Быстро и свирепо разворотить переносицу, пробить лоб, проломить височную кость!
Лют и бесстрашен сделался в убиении Аркадий. Непривычно холоден и трезв стал его разум, рука обрела крепость железа, твёрдость орудия всесокрушающего.
Широко расставив тонкие ноги, стоял он над телом врага. Плешивая голова Плючишняна превратилась в неопрятный, раздербаненный кочан. Сок этого кочана растёкся по полу ярко пахнущим, рельефным пятном. Аркадию вспомнился прочитанный некогда рассказ про убийцу, изобличённого благодаря тому, что в его жилище догадались налить на пол воды. Воду лили до тех пор, пока она не заполнила доверху щели в полу и не вымыла наружу остатки крови жертв. «Жалко, что у меня полы не покрыты линолеумом», — думал Аркадий, глядя, как кровавые пузыри вытекают из плючишнянских мозгов.
Внезапно некая идея — острая, подобная возбуждающему наркотическому разряду — кольнула сердце. Отставив молоток, Аркадий юрким, стремительным зверем метнулся в комнату. Вырвал из-под подушки клинок и вознёс над головой, любуясь и ликуя и завороженно почувствовал, как ток чудесной силы потёк по руке, притянутый из запредельного мрака магической сталью. Надо скорее напоить это нежное, хищно изогнутое лезвие, выкупать в крови… Скорее, пока не остыл труп подъездного притеснителя и не сбежали из него последние микробы жизни!
Чёрным нетопырём-падальщиком вился Аркадий над трупом горбуна, примеряясь, прицеливаясь… И вот он вонзил кинжал в остывающее скользкое мясо, прямо во впадину солнечного сплетения — и почувствовал, как завибрировала в ладони рукоять. Клинок ожил! Резная свастика засияла тяжёлым рубиновым светом, закрутилась в золотом колесе, издавая мелодичный звон. Из центра её потекли мягкие кроваво-красные лучи. Подставив под них лицо, Аркадий почувствовал тревожное бархатное тепло. «Как после ядерной войны», — подумал он и радостно рассмеялся. Привиделись Аркадию многогранные башни и изумрудные купола, залитые сочащимся с небес пурпурным огнём. Красочными бликами замерцал вокруг Шебуршёнова окровавленный воздух. Неразбавленная чистая энергия космической одержимости запросто, будто к себе домой, вошла в его существование. Словно внезапно появилось у Шебуршёнова новое, непостижимое обычными зеркалами, лицо. «Я теперь Бог, — помыслил Аркадий, неторопясь почёсывая потные яйца, — великий Бог каннибалов».
Слегка подтухшее (для пикантности) мясо подъездного смотрителя Аркадий законсервировал с солью в трёхлитровых банках, изрядно добавив белых клычков чесноку, чёрных дробинок перцу и ломких лавровых листочков. Отходы (кости, требуху и т. д.) сложил в ванну — можно будет по ночам кормить собак на пустыре. Поделить ненавистного горбуна с бродячими псами представлялось Шебуршёнову высшим актом поэзии и благородства. «Пушкин оценил бы. Пушкин сам был чёрный африканский людоед. Зря что ли царь его убить приказал? Боялся, что сожрёт, на хрен, пол-России, налоги некому платить будет». От таких мыслей ещё пуще, ещё требовательней становился аппетит, и без того распалённый сладким запахом жарившейся плючишнянской печени.
Триста рублей, найденные в карманах побеждённого изверга, Аркадий употребил на закупку портвейна. В новом статусе Бога, решил он, полагается ни в чём себе не отказывать. «А портвейн тем более необходим Богу — для крепости духа и смертельного бесстрашия к ордам жестоковыйных извергов, оккупировавших планету», — горячо объяснял себе Шебуршёнов, волоча домой набитый бутылками портфель. На каждом облёванном углу валялись бомжи вперемешку с дохлыми кошками, а возле каждой яркой вывески стояли угрюмые столбы в серой форме, увешанные оружием — Аркадию не было дела ни до тех, ни до других. Он слушал бессмысленную мелодию музыкальной шкатулки, спрятанной где-то среди задымленного отравленного неба. Шкатулка принадлежала Великому Архитектору Вселенной, но некоторые Боги, если хотели, могли её слушать. Вот Шебуршёнов и слушал, наслаждаясь. Хотя никакой особой пользы ему в том не было.
В коридоре на полу зачем-то стоял у Аркадия прислонённый к стенке молоток. Старый, тронутый ржавчиной молоток, которым Шебуршёнов иногда забивал гвозди и колол грецкие орехи. Отполированная годами и грязью рукоять привычно легла в ладонь. Плючишнян завизжал, увидев, как змеиная головка молотка несётся на него из-за шебуршёновского плеча. Она целила точно в лицо.
От удара лопнул левый глаз. Лопнул — и потёк по толстой щеке. Ангелы мести распалили Шебуршёнова злыми скрипками и барабанами! Сдохни, Плючишнян! Сам ведь напросился! Сам, сам, сам! Сам захотел себе такого конца! Сам избрал судьбу! Сам нашёл палача! Получай теперь! Ударами яростными, неотвратимыми заглушить ненужный, сопливый предсмертный визг! Быстро и свирепо разворотить переносицу, пробить лоб, проломить височную кость!
Лют и бесстрашен сделался в убиении Аркадий. Непривычно холоден и трезв стал его разум, рука обрела крепость железа, твёрдость орудия всесокрушающего.
Широко расставив тонкие ноги, стоял он над телом врага. Плешивая голова Плючишняна превратилась в неопрятный, раздербаненный кочан. Сок этого кочана растёкся по полу ярко пахнущим, рельефным пятном. Аркадию вспомнился прочитанный некогда рассказ про убийцу, изобличённого благодаря тому, что в его жилище догадались налить на пол воды. Воду лили до тех пор, пока она не заполнила доверху щели в полу и не вымыла наружу остатки крови жертв. «Жалко, что у меня полы не покрыты линолеумом», — думал Аркадий, глядя, как кровавые пузыри вытекают из плючишнянских мозгов.
Внезапно некая идея — острая, подобная возбуждающему наркотическому разряду — кольнула сердце. Отставив молоток, Аркадий юрким, стремительным зверем метнулся в комнату. Вырвал из-под подушки клинок и вознёс над головой, любуясь и ликуя и завороженно почувствовал, как ток чудесной силы потёк по руке, притянутый из запредельного мрака магической сталью. Надо скорее напоить это нежное, хищно изогнутое лезвие, выкупать в крови… Скорее, пока не остыл труп подъездного притеснителя и не сбежали из него последние микробы жизни!
Чёрным нетопырём-падальщиком вился Аркадий над трупом горбуна, примеряясь, прицеливаясь… И вот он вонзил кинжал в остывающее скользкое мясо, прямо во впадину солнечного сплетения — и почувствовал, как завибрировала в ладони рукоять. Клинок ожил! Резная свастика засияла тяжёлым рубиновым светом, закрутилась в золотом колесе, издавая мелодичный звон. Из центра её потекли мягкие кроваво-красные лучи. Подставив под них лицо, Аркадий почувствовал тревожное бархатное тепло. «Как после ядерной войны», — подумал он и радостно рассмеялся. Привиделись Аркадию многогранные башни и изумрудные купола, залитые сочащимся с небес пурпурным огнём. Красочными бликами замерцал вокруг Шебуршёнова окровавленный воздух. Неразбавленная чистая энергия космической одержимости запросто, будто к себе домой, вошла в его существование. Словно внезапно появилось у Шебуршёнова новое, непостижимое обычными зеркалами, лицо. «Я теперь Бог, — помыслил Аркадий, неторопясь почёсывая потные яйца, — великий Бог каннибалов».
Слегка подтухшее (для пикантности) мясо подъездного смотрителя Аркадий законсервировал с солью в трёхлитровых банках, изрядно добавив белых клычков чесноку, чёрных дробинок перцу и ломких лавровых листочков. Отходы (кости, требуху и т. д.) сложил в ванну — можно будет по ночам кормить собак на пустыре. Поделить ненавистного горбуна с бродячими псами представлялось Шебуршёнову высшим актом поэзии и благородства. «Пушкин оценил бы. Пушкин сам был чёрный африканский людоед. Зря что ли царь его убить приказал? Боялся, что сожрёт, на хрен, пол-России, налоги некому платить будет». От таких мыслей ещё пуще, ещё требовательней становился аппетит, и без того распалённый сладким запахом жарившейся плючишнянской печени.
Триста рублей, найденные в карманах побеждённого изверга, Аркадий употребил на закупку портвейна. В новом статусе Бога, решил он, полагается ни в чём себе не отказывать. «А портвейн тем более необходим Богу — для крепости духа и смертельного бесстрашия к ордам жестоковыйных извергов, оккупировавших планету», — горячо объяснял себе Шебуршёнов, волоча домой набитый бутылками портфель. На каждом облёванном углу валялись бомжи вперемешку с дохлыми кошками, а возле каждой яркой вывески стояли угрюмые столбы в серой форме, увешанные оружием — Аркадию не было дела ни до тех, ни до других. Он слушал бессмысленную мелодию музыкальной шкатулки, спрятанной где-то среди задымленного отравленного неба. Шкатулка принадлежала Великому Архитектору Вселенной, но некоторые Боги, если хотели, могли её слушать. Вот Шебуршёнов и слушал, наслаждаясь. Хотя никакой особой пользы ему в том не было.
Страница
4 из 15
4 из 15
