Расщепление души

Ему даже кажется, что он может и дальше проследить сюжет, вот только глаза пока прикроет, а как будет что интересное — сразу откроет. Но чем глубже в черную воду, тем тише голоса, темнее вокруг. Сон как репетиция смерти. Всем нам ночами Аид стелет постель, а утром провожает сердечным: «Когда-нибудь ты здесь останешься», только вместо пластов невесомой воды будет уже тяжелая, неподъемная земля.

И Руслан, вытолкнутый этим напутствием, всплывает снова в реальный мир, просыпается то ли от звонка своего телефона, то ли от женского крика по телевизору. В дверях зала возникает мать: грузная женщина, вернувшаяся домой пьяная еще с работы, как будто ей на проходной же и наливали, с похмелья злая, и тоже разбуженная этим криком.

— Тише сделай, — требует она и, не дожидаясь, как бы и забыв о своем приказе, уползает спать обратно. Руслан делает тише не потому, что велела она, просто у него продолжает звонить оставленный на подлокотнике кресла телефон.

Звонит Лена.

Лена — из тех послушных девочек, что пьют перед сном только какао или молоко с медом, заползают в одиннадцать под одеяло и спят, видя радужные сны об идеальных мирах. Лене незачем звонить так поздно вечером еще и потому, что она наверняка считала бы это неприличным. И Руслан нажимает прием уже думая, что телефон звонит ему сам, случайно, затерявшись в кармане джинсов или в рюкзаке.

Но сам телефон, карман или какая-нибудь оставленная в том же рюкзаке методичка голосом Лены без приветствия выпаливает:

— Можешь мне помочь?

Руслан выключает телевизор, отгоняет усилием воли сонливость, трет глаза и лоб. Тут что-то серьезное, вряд ли Лена попросит помочь ей с физикой или чертежами в институт.

— Допустим, — соглашается Руслан.

— У твоего отца ведь машина? Сможешь на ней подъехать?

Старенькую «Оку» с натяжкой можно назвать машиной, по мнению Руслана, но для Лены, конечно, машина — все, что не ходить пешком и, предчувствуя что-то, он серьезно спрашивает:

— Куда подъехать?

+++

Он ждет толпы агрессивно настроенных подростков, загнавших девушку куда-нибудь в сгоревший дом. Ждет, что нужно будет драться, и думает об этом с неким задором даже.

Место, где-то среди гаражей и частных домиков, он ищет долго. На улице уже давно стемнело и, хотя вечер пятницы, первый встретившийся ему человек как раз Лена, ожидающая его на развилке у разросшегося куста. Второе, что замечает Руслан, и то только потому, что высветил ее фарами, — что Лена в крови. След на щеке, большой кляксой, и внизу, на светлой футболке. Это настолько сюрреалистично, что можно принять за продолжающийся сон.

— Это так развлекаются домашние девочки в вечер пятницы? — Руслан давит из себя приготовленную шутку, выбравшись из машины. Произносит потому, что больше не знает, что еще говорить, и придерживается заготовленной схемы, которая была в силе до того, как он увидел серьезное лицо Лены и кровь. И, конечно, ему тут же становится за шутку невыносимо стыдно. Губы Лены сжаты в линию, кажется, что огромных усилий будет стоить их разлепить.

«Лопаты, — догадывается Руслан. — Она просила взять лопаты. Нельзя быть таким дураком, чтобы сразу не понять»… А потом думает, что если бы любой другой попросил его приехать на машине и захватить лопаты — Руслан бы сразу понял, что не на картошку едет. Да и не поехал бы, пожалуй. Но это Лена, а Лена — не любой другой. Ни один человек в этом мире не сделал для него столько, сколько Лена. Ей нельзя было отказать, потому что к Лене была рабская, почти собачья верность. К тому же, черт возьми, это ж Лена — мягкая, добрая, безобидная Лена, которая помогает кому-то там из подруг возиться с приютом для животных, живет с одной только мамой и мечтает завести собаку, устроившись на работу, чтобы не напрягать семейный бюджет лишними тратами на корм. Это последний человек, кого можно было представить стоящим на безлюдной дороге со следами явно чужой крови на лице.

И пока Лена пытается подобрать слова, Руслан помогает ей по мере сил, как ему кажется. На деле перехватывает за ворот футболки и, притянув к себе, спрашивает самое незначительное в данной ситуации:

— Ты какого черта тут?

Но Лена собирается от этого жеста, отводит взгляд, чтобы затем снова посмотреть прямо в глаза и признаться, как в величайшем преступлении:

— Я часто тут хожу. Тут можно срезать путь, — она показывает в сторону; где-то там, поверх крыш гаражей и деревянных домиков, видно и ее многоэтажный дом.

— Через гаражи? Где и днем никого нет? Ты больная?

— Я… Я была… Я уверена, что могу за себя постоять, — вместе со словами Лена растрачивает и свое спокойствие. Руслану кажется, что только его рука, еще удерживающая ворот, спасает их обоих от ее истерики. Сколько она стояла тут одна? Что еще могло случиться за это время?

Глупо искать самые невинные оправдания теперь.