Ешкин род

Ешка шикнула: «Кыш!» Опадень осел, стал просто слежавшейся листвой.

— Возьми под защиту… — прошептал и ткнулся лбом в землю от стыда и вины. Уж очень помирать не хотелось.

— Что ж у своего крестового защиты не просишь? — вымолвила малая.

Ушкан рванул шнурок с шеи, отбросил фигурку Бога-на-Кресте.

А девка расхохоталась так, что всё кругом зазвенело.

Ушкан глянул на грудь и затрясся: кожа запеклась до черноты. Этот крест уже не снять…

— Не тронет тебя никто. Ступай себе. Возвращаю отнятое не по своей воле — твою жизнь. Но так тому и быть, — сказала девка и пошла туда, откуда он появился.

— Кто ты? — спросил Ушкан тихо, еле шевеля губами.

Девка обернулась — услышала, будто рядом стояла.

— Ешкой раньше звали. А теперь, кажись, полуночница, — ответила и двинулась дальше.

— Прости меня, Ешка! — взвыл Ушкан. — Прости, отслужу тебе!

Поднялся и, цепляясь в темноте остатками штанов за кусты и высокие травы, заторопился следом. Да где ж догнать эту Ешку! Точно летит над землёй.

Но почему-то ночной путь — в полдня дороги — показался короче. Очень скоро ветер принёс лай злобных кипчакских псов. Ещё чуть пройти — и за подлеском начнутся поля.

Ушкан ещё больше заторопился. Он перестал обращать внимание на шорохи, которые преследовали его, на яркое, но зыбкое мерцание чьих-то глаз то тут, то там. Сказала же Ешка: не тронут. Значит, ему нечего бояться. Он в драку бы полез, если б кто-то два дня назад поддел его: ты, Ушкан, малую девку, да ещё тобой же порченную, слушаться будешь, как отца, побежишь за ней без огляда. А теперь…

Не поостерёгся Ушкан. Да не зверя, не нежить, а человека. Оплошал, и петля-удавка захлестнула его шею.

Ешка была счастлива. Лунный свет омыл её покалеченное тело, загладил царапины, выбелил синяки, заставил кожу сиять жемчужным светом. Ноги словно скользили над кочками, а глаза пронзали темень и видели всё лучше, чем днём.

В подлеске ноздри уловили едкий запах гари, беды и чьего-то страха. Ешка остановилась. Кто-то схоронился здесь.

Послышалось хныканье:

— Велько… братко… — дрожа от страха, прошептал какой-то малец.

— Тихо ты… кипчаки рядом, — через некоторое время отозвался, видимо, брат мальца. — У них псы… учуют и порвут.

— Велько… — не унялся малец.

Ешка усмехнулась. Стоит показаться ребятам. Чтоб сидели тихо, как неживые. Или… Нет, младенческая кровушка не для неё.

Ешка в один миг оказалась рядом с раскидистой ивой. Как же громко бьётся в страхе человеческое сердце! Прямо на весь лес. Зато движения полуночницы беззвучны для людей.

Раздвинула ветки рукой и глянула на скорчившиеся фигурки.

— А-а! — придушенно выдохнул старший, увидев Ешку.

Малый же просто сомлел от взгляда нежити.

То-то… Прячетесь — так станьте опавшей листвой, стволом дерева, травой. А то разболтались… Ешка двинулась дальше. Её провожал дробный перестук испуганных сердчишек.

Жалко ей ребят? Да ничуть… В лесу одна заповедь — выживи. А не можешь — умри. Да и смерти здесь нет. Просто одна жизнь перейдёт в другую.

А вот и поле со всходами.

Ешка по привычке пошла межой.

Рожь серебрилась в лунном свете, казалась тьмой маленьких копий.

Смрад от гари стал нестерпимым. А тут ещё собачий вой взметнулся в небо. Ага, почуяли… бегите прочь. Пёсья кровь — только на время бескормицы. Но вам-то это откуда знать.

Стреноженные лошади паслись на молодых ростках, которые должны были подняться, заколоситься, вызреть и прокормить целое село. Не заколосятся, да и кормить некого…

Кони зафыркали, стали сбиваться в табун. Надрывно, жалко заржала испуганная молодая кобылица. Нет, не из-за Ешки. Это уцелевший овинник пощекотал брюхо лошадке. Только теперь, после огня, он не будет её пестовать. Нащупает полную жилу, да и вонзит в неё единственный зуб. А утром первыми найдут падаль вороны…

За полем, которое вмиг кончилось — словно половик из-под ног выдернули, Ешка увидела телеги, составленные кругом возле громадного костра. Тошнотно завоняло каким-то варевом.

Ушкан оказался не прав — у страха глаза велики. Не все из села были мертвы, несколько молодых баб и девок тихонько подвывали, связанные. Их охраняли трое кипчаков, похожие на горбатых из-за колчанов. К ним подошёл ещё один, видно, согнутый от старости. Что-то гортанно крикнул. Сторожевой обрезал верёвку, которая связывала запястья девки с длинным шестом, потащил несчастную к костру.

И тут Ешка ощутила странное беспокойство. Ей не было дела до кипчакских полонянок. Такова жизнь — первым хлебает тот, за кем сила. В ночи скрывался кто-то, чья мощь больше, чем Ешкина, чем всей нежити разом. Чьё-то присутствие заставило полуночницу вздрогнуть, задрожать и чуть ли не податься назад, в лес, под защиту её хозяйки — Мары.