Бедная Лиза

Пока они препирались, Лиза на четвереньках отползла в сторону, встала и, ощутив внезапный адреналиновый порыв, на подгибающихся, трясущихся ногах выбежала за ворота.

Ветер обдувал, холодил и кружил голову, будто её тело, плечо, ноги существовали отдельно, а мысли отдельно. С одной стороны от дороги тянулось бескрайнее сжатое поле, а с другой, сколько хватало взгляда, простирался глухой, недобрый лес. И от этой пейзажной бесконечности Лизе казалось, что бежит она совсем медленно, еле-еле, быть может, даже просто топчется на одном месте, точно на беговой ленте тренажёра. Да и неровная, вся в колдобинах сельская дорога, упрямо сопротивлялась любому торопливому движению. И, стоило немного ускориться, как нога прямиком опустилась в мелкую предательскую рытвину, лодыжка подвернулась, и девушка во второй раз за последние десять минут, позорно свалилась на землю.

Затем к ней быстро, почти сразу, подошел Влад. Наклонился, поднял за ворот и волоком потащил назад, отчего замшевые мыски её ботинок тут же протерлись до блестящих проплешин.

Он с лёгкостью занес её в дом, опустил в прихожей на пол, и привалил к стене, точно мешок с картошкой.

— Жива?

И тут, насилу разлепив пересохшие губы, потрясенная Лиза закричала. Высоко, пронзительно и жутко. Поначалу Влад попросту закрыл уши руками, сдержанно ожидая окончания приступа, а затем, потеряв терпение, влепил ей звонкую и смачную пощёчину. Девушка моментально стихла и медленно осела прямо там же где и стояла. В доме снова воцарилась привычная гнетущая тишина, нарушаемая лишь позвякиванием столовых приборов.

Очнулась Лиза в кровати, хорошенько укутанная двумя одеялами и переодетая в чужую ночнушку. Плечо всё ещё ныло. За окнами стояла непроглядная темень, поэтому выбираться из постели пришлось почти на ощупь. Стараясь не думать о том, что произошло с ней накануне, она босиком прошлепала до двери, тихонько приоткрыла и выскользнула на лестницу.

На первом этаже, должно быть в столовой, горел свет, оттуда доносились невнятные, приглушенные голоса. Лиза спустилась на второй. Включать свет в ванной комнате не стала, чтобы ненароком никто не заметил.

Получается, Слава оставил её. Эта мысль пришла как непреложный факт, как само собой разумеющееся и уже не подлежащее сомнению. Уехал он добровольно, забрал свои вещи, заодно и зарядку от её телефона, отключил мобильник и, судя по всему, никакие объяснения в его планы не входили. Это было очень обидно, больно и непонятно.

Лиза в раздумье замерла перед темным зеркалом над раковиной. Её собственный силуэт, размытый и призрачно-зловещий, глядел на неё из какой-то другой реальности.

Голоса из столовой теперь были слышны очень явственно и, выйдя в коридор, Лиза прислушалась.

— Что ущербно одним, очень даже на руку другим. Мы будем полными придурками, если не воспользуемся ситуацией. Но я-то уже фиговый производитель, сам знаешь, так что теперь всё на тебе. Приплод нужен срочно. К весне из-за санкций цены взлетят до небес. Так что сосредоточься на деле. Остальное подождет, — возбужденно вещал Пашук.

— Всё это здорово, — бесцеремонно перебила его Олюня, — но одна я с вашей этой девкой нянчиться не собираюсь.

— Может её пару недель на барбитале подержать? — задумчиво предложил Пашук. — А как с делами управимся, то…

— Ну, уж нет, — сердито оборвал его Влад. — А если организм потравится? Мне уродцы не нужны. С нас одной дебилки хватает.

— Тише, тише, не кипятись, всё сделаем в ажуре. Сразу посадим на цепь, и дело с концом.

— Да, у вас в ажуре, а мне жратву таскай, на толчок води и истерики выслушивай, — гнусаво забухтела Олюня.

— Жить захочет, притрется, — успокоил её Влад. — А дети родятся, уже сама от них никуда не денется. Всего-то девять месяцев перетерпеть. Она красивая, потомство будет что надо.

— Ты сейчас лучше о свинках думай, а наследников настругать успеешь, — фыркнул Пашук.

Влад начал что-то отвечать, но тут голос у него сделался ещё более сиплым и грубым, а слова зазвучали путано и неразборчиво.

Одолеваемая любопытством, Лиза спустилась на одну ступеньку, присела на корточки, и выглянула вниз. То, что предстало перед её глазами, не укладывалось ни в какие рамки разумного. Это было сродни вспышке извращенного болезненного сознания, гротескной фантасмагории Босха, шокирующей первобытной фантазии.

Лицо Влада больше не могло называться лицом, в прямом смысле этого слова, то была морда огромного клыкастого хряка, который недовольно тряс серебристо-коричневой щетинистой головой. Изо рта хряка высунулся розовый заостренный язык: короткий, толстый и мокрый, словно перезревший корнеплод. Тело же его всё округлилось и раздалось в стороны, но он не встал на четвереньки и не захрюкал, а лишь неуклюже поднялся со стула, налил себе полную рюмку водки и опрокинул её залпом.