Путь из Казани занял больше суток, с пересадкою и ожиданием местного поезда. Павел вышел из вагона на указанном ему проводником полустанке (а точнее, вообще разъезде); станционный служащий брякнул в начищенный колокол, паровоз свистнул, запыхтел все быстрее, поезд залязгал, колеса закрутились, и, с железными звонкими стуками, шипящим пыхтением и громыханием, в клубах пара и с черным дымом из трубы, городское его прошлое удалилось, набирая скорость.
Добавить в моё избранное
25 мин, 54 сек 12272
Звуки скоро стихли, поезд скрылся за поворотом, и на Павла навалилась тишина, какой он не слыхивал, пожалуй, всю свою жизнь. Она не была беззвучной: шуршал под ветром лес, чирикали и свиристели какие-то птицы — но было так тихо, что было слышно, как шелестит за кюветом желтая увядающая трава. Сильно и дурманяще пахло хвоей, ее аромат перебивал обычные железнодорожные запахи: креозота от шпал, угольного дыма, пыли… Разъезд стоял в густом темном ельнике, отороченном редким сорным подлеском из тощих берез, осин и лещины, резко выделявшихся желтыми, красными и светло-зелеными пятнами на темно-зеленом, почти синем, фоне еловой хвои.
Павел находился на невысоком и коротком перроне, сложенном из кирпича и покрытом досками. На том же перроне стояло крошечное кирпичное же станционное здание, на стене которого висел колокол (и в которое ушел звонивший в него пожилой, с совершенно седыми усами и подусниками, красноносый железнодорожник). В здании, несмотря на ранний еще час, желто светилось окно новомодным электрическим светом. Должно быть, там сидел телеграфист. Сзади к станционному зданию подходил заросший низкой, почему-то еще зеленой травой проселок с двумя узкими желто-белыми колеями.
За кюветом, на вырубленной в лесу поляне, стоял добротный, шитый тёсом и крашенный в тёмно-коричневый цвет деревянный дом, с большим двором, где имелись колодец и несколько сараев. По двору деловито расхаживали пёстрые куры, сопровождаемые черно-огненным петухом. Поодаль располагались грядки огорода, где что-то росло, незнакомое Павлу как горожанину. За огородом находился барак в шесть окон, из которых два были заколочены. Другого жилья в виду не было.
Такие здания ставила обычно железная дорога для обходчиков и рабочих. Странно было Павлу только, что, кроме помянутого железнодорожника с красным носом и обильной сивой растительностью на лице и голове, никто из людей не появлялся.
Павлу было сказано, что его встретят, и он не должен никуда удаляться от перрона. Павел приметил облезлую деревянную скамейку, поднял свой скарб — небольшой кожаный саквояж со всей его сменной одеждой да связку книг — и устроился на ней.
Он глубоко задумался, и было над чем. Жизнь его была невозвратно сломана; винить, впрочем, Павлу было некого, кроме самого себя. В последний год он умудрился совершить роковую ошибку, в результате которой потерял все: состояние (хоть и небольшое, но достаточное для скромной жизни и учебы в университете), друзей, уважение общества, возможность учиться, девушку, которая проявляла к нему приязнь… Что ждало его у нанимателя, Павел совершенно не представлял себе. Положение его было совершенно неопределенным, предложенное занятие — едва ли не унизительным для человека его круга. Мрачные мысли отвлекли Павла от окружающего мира, но тот вдруг взорвался хлопаньем крыл, хриплым карканьем; прямо над головой Павла низко, обмахнув его ветром, с присвистом перьев пронеслись две серые вороны и умчались на другую сторону просеки.
Павел вскочил со скамейки, сердце его упало куда-то в живот и затрепетало там. В висках бухала кровь. От ужаса он едва не закричал — хотя и сам не объяснил бы, что его так напугало.
Он повернулся к скамье и вздрогнул еще раз. Позади нее, облокотившись на округлую спинку, стоял, невесть откуда взявшийся, тот самый железнодорожный старик, выглядевший, будто только пришел с Крымской войны. Он внимательно смотрел в глаза Павлу; в правой руке его дымилась короткая трубка. Лицо его было угрюмо и неприветливо.
— В имение к его сиятельству нанялись, молодой человек? — Спросил он хрипло.
Павел с трудом перевел дух:
— Да. А вам, милейший, что за дело?
— Вы осторожней там. По сторонам-то посматривайте.
— Что так? Да что вам-то за дело, наконец?
— Да мне дела особого нет-с, молодой человек. Только вы уж четвертый за этот год, кто туда едет.
— И что?
— А никто еще обратно не уезжал.
— Так может, прижились?
— Как же, прижились… Куда девались-то они все? В имении их нет-с никого.
— Оставьте. Граф Б. человек благородный. Должно быть, с другой станции уехали.
— Ну-ну. А вы, молодой человек, все же осмотрительнее там, осмотрительнее… Места наши, знаете ли, глухие, медвежий угол-с…
С этими словами странный и мрачный старик, постучав трубкой по спинке скамьи, отворотился и, шаркая и сутулясь, скрылся в станционном домике. Павел остался в полном недоумении. Чего он хотел? Что за глупости про исчезнувших предшественников? Как он может знать, куда и когда они уехали? Да и какое, действительно, дело ему?
Едва он уселся снова на скамью, во вновь наступившей тишине послышался ему сначала еле заметный, потом всё усиливающийся звон бубенцов, а затем, несколькими минутами позже, бряканье и постукиванье экипажа, и еще затем — перестук копыт.
Павел находился на невысоком и коротком перроне, сложенном из кирпича и покрытом досками. На том же перроне стояло крошечное кирпичное же станционное здание, на стене которого висел колокол (и в которое ушел звонивший в него пожилой, с совершенно седыми усами и подусниками, красноносый железнодорожник). В здании, несмотря на ранний еще час, желто светилось окно новомодным электрическим светом. Должно быть, там сидел телеграфист. Сзади к станционному зданию подходил заросший низкой, почему-то еще зеленой травой проселок с двумя узкими желто-белыми колеями.
За кюветом, на вырубленной в лесу поляне, стоял добротный, шитый тёсом и крашенный в тёмно-коричневый цвет деревянный дом, с большим двором, где имелись колодец и несколько сараев. По двору деловито расхаживали пёстрые куры, сопровождаемые черно-огненным петухом. Поодаль располагались грядки огорода, где что-то росло, незнакомое Павлу как горожанину. За огородом находился барак в шесть окон, из которых два были заколочены. Другого жилья в виду не было.
Такие здания ставила обычно железная дорога для обходчиков и рабочих. Странно было Павлу только, что, кроме помянутого железнодорожника с красным носом и обильной сивой растительностью на лице и голове, никто из людей не появлялся.
Павлу было сказано, что его встретят, и он не должен никуда удаляться от перрона. Павел приметил облезлую деревянную скамейку, поднял свой скарб — небольшой кожаный саквояж со всей его сменной одеждой да связку книг — и устроился на ней.
Он глубоко задумался, и было над чем. Жизнь его была невозвратно сломана; винить, впрочем, Павлу было некого, кроме самого себя. В последний год он умудрился совершить роковую ошибку, в результате которой потерял все: состояние (хоть и небольшое, но достаточное для скромной жизни и учебы в университете), друзей, уважение общества, возможность учиться, девушку, которая проявляла к нему приязнь… Что ждало его у нанимателя, Павел совершенно не представлял себе. Положение его было совершенно неопределенным, предложенное занятие — едва ли не унизительным для человека его круга. Мрачные мысли отвлекли Павла от окружающего мира, но тот вдруг взорвался хлопаньем крыл, хриплым карканьем; прямо над головой Павла низко, обмахнув его ветром, с присвистом перьев пронеслись две серые вороны и умчались на другую сторону просеки.
Павел вскочил со скамейки, сердце его упало куда-то в живот и затрепетало там. В висках бухала кровь. От ужаса он едва не закричал — хотя и сам не объяснил бы, что его так напугало.
Он повернулся к скамье и вздрогнул еще раз. Позади нее, облокотившись на округлую спинку, стоял, невесть откуда взявшийся, тот самый железнодорожный старик, выглядевший, будто только пришел с Крымской войны. Он внимательно смотрел в глаза Павлу; в правой руке его дымилась короткая трубка. Лицо его было угрюмо и неприветливо.
— В имение к его сиятельству нанялись, молодой человек? — Спросил он хрипло.
Павел с трудом перевел дух:
— Да. А вам, милейший, что за дело?
— Вы осторожней там. По сторонам-то посматривайте.
— Что так? Да что вам-то за дело, наконец?
— Да мне дела особого нет-с, молодой человек. Только вы уж четвертый за этот год, кто туда едет.
— И что?
— А никто еще обратно не уезжал.
— Так может, прижились?
— Как же, прижились… Куда девались-то они все? В имении их нет-с никого.
— Оставьте. Граф Б. человек благородный. Должно быть, с другой станции уехали.
— Ну-ну. А вы, молодой человек, все же осмотрительнее там, осмотрительнее… Места наши, знаете ли, глухие, медвежий угол-с…
С этими словами странный и мрачный старик, постучав трубкой по спинке скамьи, отворотился и, шаркая и сутулясь, скрылся в станционном домике. Павел остался в полном недоумении. Чего он хотел? Что за глупости про исчезнувших предшественников? Как он может знать, куда и когда они уехали? Да и какое, действительно, дело ему?
Едва он уселся снова на скамью, во вновь наступившей тишине послышался ему сначала еле заметный, потом всё усиливающийся звон бубенцов, а затем, несколькими минутами позже, бряканье и постукиванье экипажа, и еще затем — перестук копыт.
Страница
1 из 7
1 из 7
