Добавить в моё избранное
25 мин, 21 сек 6139
Три дня плелся я по пустыне под палящим солнцем, а наутро четвертого достиг перевала.
Прежде всего, перевал оказался всего лишь узкой расщелиной, чье дно к тому же загромождали большущие валуны, превратившие проход сквозь горы в долгую, изнурительную работу. Скалы по бокам возносились на такую высоту, что пространство между ними представлялось обителью теней, шорохов и полумрака. Было уже далеко за полдень, когда я наконец миновал ущелье — и на мгновение остолбенел: по другую сторону перевала пустыня сбегала вниз, в огромную чашу; и в центре этой чаши, на расстоянии примерно двух миль от того места, где я стоял, сияли белизной руины Мамурта.
Помню, что был совершенно спокоен, когда преодолевал отделявшую меня от развалин пару миль. Я настолько не сомневался в существовании города, что испытал бы гораздо более сильное потрясение, не обнаружив руин, чем когда узрел их.
От выхода из ущелья виднелась лишь однородная масса белых обломков, но чем ближе я подходил, тем отчетливее вырисовывались некоторые из них: крошащиеся блоки, стены и колонны. Песок тоже не стоял на месте, и почти полностью похоронил некоторые участки развалин, в то время как большинство других стояли занесенные лишь наполовину.
Тут-то я и сделал любопытное открытие. Я остановился, чтобы изучить материал руин — гладкий, без прожилок камень, сильно походивший на искусственный мрамор или же на первоклассный бетон. И когда я осматривался, полностью поглощенный исследованием, то заметил, что почти на каждой глыбе и колонне, на каждом столбе и разбитом карнизе вырезан один и тот же символ (если его можно назвать символом). То было грубое изображение причудливого, нелепого создания, очень похожего на осьминога; от круглого, едва ли не бесформенного тела ответвлялось несколько длинных то ли щупалец, то ли рук, напоминавших скорее жесткие, суставчатые лапы паука, чем гибкие, лишенные костей осьминожьи конечности. Я, собственно, решил, что, скорее всего, назначением твари и было символизировать собой паука, хоть изображался тот немного и неверно. Минуту я пытался найти объяснение изобилию, с каким те создания были высечены повсюду на развалинах, а затем сдался — загадка казалась неразрешимой.
Такой же неразрешимой, как и тайна города вокруг. Что могла поведать наполовину погребенная груда каменных обломков? У меня не было возможности даже поверхностно исследовать то место, ведь скудные запасы провианта и воды не позволяли задерживаться там надолго. Удрученный, я возвратился к верблюдам и отвел их на свободный пятачок среди руин, где разбил лагерь на ночь. А когда опустилась тьма, я сидел у маленького костра, и невообразимая, тягостная тишина того царства смерти вызывала у меня жуть. Не было слышно ни людского смеха, ни криков зверей или птиц, ни даже стрекота насекомых. Со всех сторон лишь безмолвный мрак, угрюмо отступавший под ударами ярких копий света небольшого костерка.
Я сидел, погрузившись в размышления, и тут из задумчивости меня вывел донесшийся сзади едва уловимый шум. Вздрогнув, я оглянулся узнать, в чем дело. И оцепенел. Как я упоминал, лагерь мой располагался посреди сглаженной ветрами площадки чистого песка. Так вот, пока я стоял и глазел на плоское песчаное пространство, на его поверхности в нескольких ярдах от меня возникло небольшое углубление, прекрасно различимое в отблесках огня.
Только что там не за что было глазу уцепиться, даже тени отсутствовали, а в следующий миг послышался легкий хруст, и на ровной поверхности песка появилась ямка. Пока я пялился на это чудо, звук повторился, и сразу же проступила еще одно углубление — футов на пять-шесть ближе ко мне, чем предыдущее.
Когда я это увидал, меня пронзили ледяные копья страха. Поддавшись безумному порыву, я выхватил из костра горящую головню и швырнул ее, словно комету алого пламени, туда, где появились впадинки. Послышалось тихое шуршание и возня. Казалось, будто отступает некое создание, которое и оставило отпечатки. Если их, в принципе, оставило живое существо. Я даже предположить не мог с чем столкнулся, ведь в поле зрения было совершенно пусто. Однако, точно по волшебству, посреди чистого песка появился сначала один след, а затем другой (конечно, если это и в самом деле были следы).
Таинственное явление не шло из головы. И даже во сне я не обрел покоя. Казалось, из мертвого города в мозг просачиваются дурные видения. Как если бы все покрытые пылью грехи, вершившиеся много веков назад в том забытом Богом месте, воплотились в явившихся мне грезах. В них блуждали странные неземные образы, словно бы порожденные далекой звездой; они то становились почти различимы, то снова исчезали.
Я мало спал той ночью. Однако солнце наконец взошло, и под первыми золотистыми лучами с меня сразу же слетело покрывало страхов и опасений. Не удивительно, что древние народы поклонялись солнцу!
И когда ко мне вновь возвратились сила и мужество, меня вдруг осенило.
Прежде всего, перевал оказался всего лишь узкой расщелиной, чье дно к тому же загромождали большущие валуны, превратившие проход сквозь горы в долгую, изнурительную работу. Скалы по бокам возносились на такую высоту, что пространство между ними представлялось обителью теней, шорохов и полумрака. Было уже далеко за полдень, когда я наконец миновал ущелье — и на мгновение остолбенел: по другую сторону перевала пустыня сбегала вниз, в огромную чашу; и в центре этой чаши, на расстоянии примерно двух миль от того места, где я стоял, сияли белизной руины Мамурта.
Помню, что был совершенно спокоен, когда преодолевал отделявшую меня от развалин пару миль. Я настолько не сомневался в существовании города, что испытал бы гораздо более сильное потрясение, не обнаружив руин, чем когда узрел их.
От выхода из ущелья виднелась лишь однородная масса белых обломков, но чем ближе я подходил, тем отчетливее вырисовывались некоторые из них: крошащиеся блоки, стены и колонны. Песок тоже не стоял на месте, и почти полностью похоронил некоторые участки развалин, в то время как большинство других стояли занесенные лишь наполовину.
Тут-то я и сделал любопытное открытие. Я остановился, чтобы изучить материал руин — гладкий, без прожилок камень, сильно походивший на искусственный мрамор или же на первоклассный бетон. И когда я осматривался, полностью поглощенный исследованием, то заметил, что почти на каждой глыбе и колонне, на каждом столбе и разбитом карнизе вырезан один и тот же символ (если его можно назвать символом). То было грубое изображение причудливого, нелепого создания, очень похожего на осьминога; от круглого, едва ли не бесформенного тела ответвлялось несколько длинных то ли щупалец, то ли рук, напоминавших скорее жесткие, суставчатые лапы паука, чем гибкие, лишенные костей осьминожьи конечности. Я, собственно, решил, что, скорее всего, назначением твари и было символизировать собой паука, хоть изображался тот немного и неверно. Минуту я пытался найти объяснение изобилию, с каким те создания были высечены повсюду на развалинах, а затем сдался — загадка казалась неразрешимой.
Такой же неразрешимой, как и тайна города вокруг. Что могла поведать наполовину погребенная груда каменных обломков? У меня не было возможности даже поверхностно исследовать то место, ведь скудные запасы провианта и воды не позволяли задерживаться там надолго. Удрученный, я возвратился к верблюдам и отвел их на свободный пятачок среди руин, где разбил лагерь на ночь. А когда опустилась тьма, я сидел у маленького костра, и невообразимая, тягостная тишина того царства смерти вызывала у меня жуть. Не было слышно ни людского смеха, ни криков зверей или птиц, ни даже стрекота насекомых. Со всех сторон лишь безмолвный мрак, угрюмо отступавший под ударами ярких копий света небольшого костерка.
Я сидел, погрузившись в размышления, и тут из задумчивости меня вывел донесшийся сзади едва уловимый шум. Вздрогнув, я оглянулся узнать, в чем дело. И оцепенел. Как я упоминал, лагерь мой располагался посреди сглаженной ветрами площадки чистого песка. Так вот, пока я стоял и глазел на плоское песчаное пространство, на его поверхности в нескольких ярдах от меня возникло небольшое углубление, прекрасно различимое в отблесках огня.
Только что там не за что было глазу уцепиться, даже тени отсутствовали, а в следующий миг послышался легкий хруст, и на ровной поверхности песка появилась ямка. Пока я пялился на это чудо, звук повторился, и сразу же проступила еще одно углубление — футов на пять-шесть ближе ко мне, чем предыдущее.
Когда я это увидал, меня пронзили ледяные копья страха. Поддавшись безумному порыву, я выхватил из костра горящую головню и швырнул ее, словно комету алого пламени, туда, где появились впадинки. Послышалось тихое шуршание и возня. Казалось, будто отступает некое создание, которое и оставило отпечатки. Если их, в принципе, оставило живое существо. Я даже предположить не мог с чем столкнулся, ведь в поле зрения было совершенно пусто. Однако, точно по волшебству, посреди чистого песка появился сначала один след, а затем другой (конечно, если это и в самом деле были следы).
Таинственное явление не шло из головы. И даже во сне я не обрел покоя. Казалось, из мертвого города в мозг просачиваются дурные видения. Как если бы все покрытые пылью грехи, вершившиеся много веков назад в том забытом Богом месте, воплотились в явившихся мне грезах. В них блуждали странные неземные образы, словно бы порожденные далекой звездой; они то становились почти различимы, то снова исчезали.
Я мало спал той ночью. Однако солнце наконец взошло, и под первыми золотистыми лучами с меня сразу же слетело покрывало страхов и опасений. Не удивительно, что древние народы поклонялись солнцу!
И когда ко мне вновь возвратились сила и мужество, меня вдруг осенило.
Страница
2 из 7
2 из 7
