Прозрачные стены

— Запишу в специальную черную книжечку!

— Договорились.

Позвякивая решеткой, Молчанов ловко полез вверх по забору, перебрался через него, мягко спрыгнул на той стороне.

Свет от его фонаря некоторое время блуждал в зарослях, затем стал отдаляться, и, наконец, скрылся в тумане.

Спицына погасила фонарик, спрятала его в карман плаща. Стала прохаживаться по каменистому пятачку между решеткой и кустами, прислушиваясь к шелесту зарослей на ветру и отдаленному шуму прибоя.

Молчанов шел по широкой бетонной площади. Сквозь стыки плит кое-где проросли кустарники, ветер налетал порывами, пригибал их, кругло надувал молчановский плащ.

Никаких признаков жизни полигон не подавал.

На дальнем конце его смутно проступали в тумане высокие ангары. Громко стрекотали сверчки в густых зарослях по бокам от площади. Молчанов попытался предположить, для каких целей она использовалась. Для взлетной полосы, пожалуй, коротковата. Впрочем, откуда знать, какие летательные аппараты тут тестировались? И тестировались ли вообще?

В кармане запиликал телефон.

— Ты скоро? — шепотом спросила Спицына.

— А что? — в тон ей пробормотал Молчанов. — К тебе уже бегут свирепые стражники?

— Имей совесть, Молчанов! Я зверски голодна и к тому же замерзла.

— Я скоро.

Спрятав телефон в карман, он длинными шагами добрел до ангаров, остановился.

Высокие двери их были распахнуты, внутри, в темной пустоте, свободно гулял ветер, тоскливо завывая и свистя прорехами в обшивке.

Фонарь Молчанова осветил большой ржавый щит наглядной агитации со схематическим изображением мужественного космонавта в открытом гермошлеме. Выше был развевающийся стяг с серпом и молотом, едва разборчивый из-за коррозии лозунг: «Космос будет служить людям!»

Вдруг откуда-то из-за ангаров, где начинался черный зубчатый край леса, послышался протяжный скрип. Будто кто-то с усилием раскачивал дверь с плохо смазанными петлями.

Светя фонарем, Молчанов побежал вдоль ангара, замер, забежав за его край. Споткнулся, остановился перед штабелем каких-то ржавых труб. Автоматически взглянул на циферблат часов с фосфоресцирующими стрелками: «23:38»

Молчанов поднял голову, повел фонариком. Дальше, за штабелем труб, были нагромождения какого-то мусора, мотки колючей проволоки, огромные кадушки, куски бетона, с торчащими штырями арматуры, кирпичные завалы, поблескивающие в свете фонаря битым стеклом.

А еще дальше, над лесом, покачивался в небе гигантский светящийся шар. Вернее, это был широкий луч света, находящийся в зените, выхвативший Молчанова, направленный прямо на него.

Молчанов загородился ладонью от яркого света, резанувшего по глазам.

Луч света ушел, стал плавно скользить по ангарам, по куску леса, по утопающей в тумане свалке строительного мусора.

Световой конус замер на миг, выхватил отрезок свалки. И на нем высветил тонкие темные силуэты. Изящные фигурки с непропорционально длинными ручками, худыми ножками, вытянутыми головами.

Затем свет вспыхнул особенно ярко, и разом погас.

На том месте, откуда только что бил световой конус, Молчанов увидел целую линию цветных огней, выстроившуюся по кольцу. Круглый черный силуэт, чернее ночи, обрамленный по краю мерцающими цветными искорками, стал плавно подниматься выше и выше, и выше…

Пока, наконец, не растворился в ночном небе.

Молчанов стоял, опустив фонарь, здрав голову, смотрел в черное небо, в котором горели крошечные тусклые искорки звезд.

Позади раздался стук каблуков, луч фонаря скользнул по бетонным плитам.

Молчанов обернулся.

Спицына поравнялась с ним, с шумом выпустила из легких воздух.

Тяжело дыша, сказала:

— Замерзла я что-то. Так хоть согрелась… Что это тут так отвратительно скрипело?

Молчанов улыбнулся. Пожал плечами.

— Не помню, — он поглядел на циферблат часов: «23:46», добавил тихо. — Восемь минут…

— Что восемь минут? — нахмурилась Спицына. — Так ты увидел, что хотел?

— Не знаю.

Спицына хмыкнула, навела в лицо напарнику фонарь.

— Ну, все? — спросила она. — Теперь в аэропорт?

Молчанов запустил руку в карман плаща, вытащил несколько подсолнечных семечек, перебрав в пальцах, раскусил одно, сплюнул шелуху.

— А давай съездим на могилу Канта? — спросил он. — Коль уж выбрались сюда…

Спицына невесело улыбнулась.

— Две вещи наполняют душу возрастающим удивлением и благоговением, — процитировала она, опуская фонарик. — И тем больше, чем чаще и внимательнее занимается ими разум… Звездное небо надо мной и нравственный закон во мне. То и другое, как бы покрытые мраком или бездной, находящиеся вне моего горизонта, я не должен исследовать, а только предполагать.