Ян правила уважал. Правила любили все — учителя, похожие на дрессировщиков из цирка, психиатр, навещавший его раз в месяц, старшие ученики, которым следовало отдавать завтрак и карманные деньги по четвергам, отец, который придумывал новые правила быстрее, чем Ян успевал выучить старые, и пастор из церкви, умилявшийся тому, что маленький мальчик знает наизусть весь псалтырь.
Добавить в моё избранное
19 мин, 44 сек 10347
Двенадцать шагов страха, после которых можно было вздохнуть. Ян облизнул губы и перевел взгляд к белому пятну окна, под которым лежал ковер. Вернее, где он должен был находиться. Чувствуя, как у него смешно округлились глаза, Ян вытаращился на старые, потертые доски, облитые слабым дневным светом, с трудом пробивающимся сквозь грязное стекло.
Ковра не было. В пятно света попадали деревянные коробки, подлокотник бабушкиного кресла, старая вешалка и кипа пожелтевших газет, перевязанных бечевкой. И ни следа ковра. Ян сглотнул, понимая, что уже слишком долго стоял у входа. Как-то отец запер его всего на полчаса, и он решил переждать наказание у двери, так как путь к окну тогда преграждали какие-то ящики. Привратник проснулся через десять минут, и оставшееся время Ян, как сумасшедший, пробегал по Чердаку, отделавшись мелкими укусами на ногах и чудом не сломав шею.
Тут он вспомнил. Вчера отец пытался навести на Чердаке порядок, но так как прибираться он не любил, то ограничился лишь тем, что вытащил во двор ковер, чтобы Ян почистил его после уроков. Ян про все это благополучно забыл, в том числе, и о том, что поручение он не выполнил. Ладно, с этим он разберется после, а сейчас нужно было решить проблему поважнее.
Ян рванул с места как раз в тот момент, когда внутри сундука послышался шорох. Двенадцать быстрых шагов до окна, и вот он уже стоял, прижимаясь спиной к грязному стеклу и пристально вглядываясь в чердачную темноту. Кажется, все спокойно, если не считать того, что сундук немного сдвинулся с места. Но это ерунда, это мелочи, потому что Ян не нарушал правила: во-первых, он не бежал, а шел, во-вторых, хоть ковра не было, но стоял он на условленном месте, и, в-третьих, ему не было страшно. Разве что совсем чуть-чуть, но это не считалось.
Тишина резала уши и была почти осязаемой. Время на Чердаке текло по-иному. Порой Яну казалось, что прошла вечность, прежде чем его выпускали после короткого наказания, а иногда несколько часов пролетали за один миг — миг липкого страха, сползающего по спине каплями холодного пота.
Вот и сейчас. Он думал, что пялился в темноту Чердака не меньше часа, но полоска света, по которой он обычно отмерял время, даже не сдвинулась. Может, все обойдется? Ян помнил тот странный день, когда его заперли на Чердаке, и за все время наказания не произошло ничего — даже всегда беспокойные куклы не двинулись с места. Правда, такое было всего один раз, но, как говорил его друг Валет, если что-то случилось однажды, может случиться и дважды. Валет был двоечником и уже какой год учился в пятом классе, но он был единственный, кто верил рассказам Яна о Чердаке. Даже младшая сестренка Криспи, которая приезжала к ним погостить от матери по выходным, считала Яна придурком. Однажды она назло ему забралась на Чердак и, пока Ян трясся от страха внизу, уговаривая ее спуститься, бегала по крыше до тех пор, пока не вмешался отец, который не любил, когда дети шумели. Криспи пробыла на Чердаке сорок минут, и ее никто даже пальцем не тронул. А вот Яну тогда досталось — даже если была виновата сестра, наказывали почему-то всегда его. Когда Криспи уехала, отец закрыл его на крыше, и тогда Чердак отыгрался на Яне и за беготню Криспи, и за его откровения.
Чувствуя, что от непрерывного вглядывания в темноту у него начинают болеть глаза, Ян рискнул перевести взгляд в окно. Мутное грязное стекло искажало внешний мир до неузнаваемости. Ему были видны макушки весенних тополей, покрытых свежей новорожденной зеленью. Ян любил тополя. Они первыми встречали весну и первыми умирали осенью, покрывая землю гремящими листьями. Эти деревья всегда пробуждали в нем непонятную радость, чувство близости и понимания.
Спохватившись, что слишком долго стоял спиной к Чердаку, Ян резко обернулся и внимательно оглядел пространство. Кажется, все было на местах. После солнечного света перед глазами расплывались белые пятна, в которых растворялся мир Чердака.
Ян крепко зажмурился, но сразу понял, что допустил ошибку. Его ноги стояли на досках Чердака, на которых не была ковра. Ничто не защищало его от когтей, которые незамедлительно высунулись из пространства между досками, раздвигая щели и пытаясь проткнуть ботинки Яна острыми кончиками.
Сначала он зажал себе рот, чтобы не выпустить рвущийся наружу крик, потом открыл глаза и уставился на ноги. Ничего — ни когтей, ни кровавых ран. Но Чердаку было его не провести. Ян опустился на колени и, приблизив лицо к щелям между половиц, разглядел свежие царапины на древесине. Да… Без ковра сегодня придется тяжело.
Тишина стояла такая плотная, словно ему в уши затолкали клочья ваты. Поэтому когда в темноте раздался шорох, Ян услышал его так отчетливо, словно шуршали внутри его головы. Вжавшись в оконное стекло, он медленно перевел взгляд в ту сторону, откуда раздавался звук. Смотреть не хотелось, но не смотреть было нельзя. Он уже знал, кто шумел. На сундуке у входа сидела только одна кукла — та, что в саже.
Ковра не было. В пятно света попадали деревянные коробки, подлокотник бабушкиного кресла, старая вешалка и кипа пожелтевших газет, перевязанных бечевкой. И ни следа ковра. Ян сглотнул, понимая, что уже слишком долго стоял у входа. Как-то отец запер его всего на полчаса, и он решил переждать наказание у двери, так как путь к окну тогда преграждали какие-то ящики. Привратник проснулся через десять минут, и оставшееся время Ян, как сумасшедший, пробегал по Чердаку, отделавшись мелкими укусами на ногах и чудом не сломав шею.
Тут он вспомнил. Вчера отец пытался навести на Чердаке порядок, но так как прибираться он не любил, то ограничился лишь тем, что вытащил во двор ковер, чтобы Ян почистил его после уроков. Ян про все это благополучно забыл, в том числе, и о том, что поручение он не выполнил. Ладно, с этим он разберется после, а сейчас нужно было решить проблему поважнее.
Ян рванул с места как раз в тот момент, когда внутри сундука послышался шорох. Двенадцать быстрых шагов до окна, и вот он уже стоял, прижимаясь спиной к грязному стеклу и пристально вглядываясь в чердачную темноту. Кажется, все спокойно, если не считать того, что сундук немного сдвинулся с места. Но это ерунда, это мелочи, потому что Ян не нарушал правила: во-первых, он не бежал, а шел, во-вторых, хоть ковра не было, но стоял он на условленном месте, и, в-третьих, ему не было страшно. Разве что совсем чуть-чуть, но это не считалось.
Тишина резала уши и была почти осязаемой. Время на Чердаке текло по-иному. Порой Яну казалось, что прошла вечность, прежде чем его выпускали после короткого наказания, а иногда несколько часов пролетали за один миг — миг липкого страха, сползающего по спине каплями холодного пота.
Вот и сейчас. Он думал, что пялился в темноту Чердака не меньше часа, но полоска света, по которой он обычно отмерял время, даже не сдвинулась. Может, все обойдется? Ян помнил тот странный день, когда его заперли на Чердаке, и за все время наказания не произошло ничего — даже всегда беспокойные куклы не двинулись с места. Правда, такое было всего один раз, но, как говорил его друг Валет, если что-то случилось однажды, может случиться и дважды. Валет был двоечником и уже какой год учился в пятом классе, но он был единственный, кто верил рассказам Яна о Чердаке. Даже младшая сестренка Криспи, которая приезжала к ним погостить от матери по выходным, считала Яна придурком. Однажды она назло ему забралась на Чердак и, пока Ян трясся от страха внизу, уговаривая ее спуститься, бегала по крыше до тех пор, пока не вмешался отец, который не любил, когда дети шумели. Криспи пробыла на Чердаке сорок минут, и ее никто даже пальцем не тронул. А вот Яну тогда досталось — даже если была виновата сестра, наказывали почему-то всегда его. Когда Криспи уехала, отец закрыл его на крыше, и тогда Чердак отыгрался на Яне и за беготню Криспи, и за его откровения.
Чувствуя, что от непрерывного вглядывания в темноту у него начинают болеть глаза, Ян рискнул перевести взгляд в окно. Мутное грязное стекло искажало внешний мир до неузнаваемости. Ему были видны макушки весенних тополей, покрытых свежей новорожденной зеленью. Ян любил тополя. Они первыми встречали весну и первыми умирали осенью, покрывая землю гремящими листьями. Эти деревья всегда пробуждали в нем непонятную радость, чувство близости и понимания.
Спохватившись, что слишком долго стоял спиной к Чердаку, Ян резко обернулся и внимательно оглядел пространство. Кажется, все было на местах. После солнечного света перед глазами расплывались белые пятна, в которых растворялся мир Чердака.
Ян крепко зажмурился, но сразу понял, что допустил ошибку. Его ноги стояли на досках Чердака, на которых не была ковра. Ничто не защищало его от когтей, которые незамедлительно высунулись из пространства между досками, раздвигая щели и пытаясь проткнуть ботинки Яна острыми кончиками.
Сначала он зажал себе рот, чтобы не выпустить рвущийся наружу крик, потом открыл глаза и уставился на ноги. Ничего — ни когтей, ни кровавых ран. Но Чердаку было его не провести. Ян опустился на колени и, приблизив лицо к щелям между половиц, разглядел свежие царапины на древесине. Да… Без ковра сегодня придется тяжело.
Тишина стояла такая плотная, словно ему в уши затолкали клочья ваты. Поэтому когда в темноте раздался шорох, Ян услышал его так отчетливо, словно шуршали внутри его головы. Вжавшись в оконное стекло, он медленно перевел взгляд в ту сторону, откуда раздавался звук. Смотреть не хотелось, но не смотреть было нельзя. Он уже знал, кто шумел. На сундуке у входа сидела только одна кукла — та, что в саже.
