Всеволод Кравнин возвращался домой уже заполночь. Транспорт уже не ходил, а таксистов он на дух не выносил, поэтому шел пешком. Пройти оставалось немного — пол пути уже было позади. Теперь предстояло прошагать узенькими кривыми улочками через двух-и трехэтажные трущобы полузаброшенных бараков и он был бы в своем квартале.
Добавить в моё избранное
8 мин, 29 сек 5856
Настроение у Кравнина было приподнятое, подогретое, к тому же, хорошим коньячком. Нет, пьян он не был — что, в конце концов, на двух здоровых мужиков одна маленькая бутылочка коньяка? И повод был: друг помирился, наконец, с женой. (А она три недели как ушла к маме, да еще и с ребенком вместе.) Теперь в доме Деньшовых был Праздник Великого Примирения. Видимо, не врут все-таки что «милые бранятся — только тешатся». Ссоры только подогревают и разнообразят жизнь — в семействе Деньшовых, по крайней мере, так и было. Своей жены у Кравнина не было, чему он был несказанно рад, считая, что ему пока рано обзаводиться семьей.
Он свернул и зашагал по темному переулку. И тут же об этом пожалел: путь ему преграждала высокая и широкая фигура, смутно вырисовывающаяся на фоне черно-серого проема переулка черной кляксой. «Сейчас будут просить закурить, — подумал Всеволод, — а потом бумажник отдать».
— Слышь, друг, — слегка более пьяным голосом, чем он был на самом деле, проговорил Всеволод, судорожно пытаясь нашарить в кармане фонарик, который он всегда носил с собой, — пусти, жена уже, наверное, волнуется.
Он зацепил, наконец, в кармане фонарик и внутренне подобрался, удобнее пристраивая его в руке. «Сейчас ослеплю этого, потом двину ему — и ходу»… — решил про себя Кравнин. Тотчас, словно в ответ на его мысли, от фигуры послышалось явственное звериное рычание. Это несколько смутило Кравнина, ровно как и то, что тип двинулся в его сторону, но не заставило сменить свой план.
Всеволод выдернул из кармана фонарик и, одновременно включая его, направил в то место, где предположительно находились глаза этого «шлакбаума». Вместо ожидаемой «зековской» звероподобной физиономии в ярком луче, пронзившем густой черный сумрак улочки, мелькнула отворачивающаяся настоящая звериная морда с оскаленной пастью и горящими глазами хищника.
Долго потом думал Кравнин — что же его тогда спасло: быстрые ноги (так он не бегал никогда) или то, что вместо того, чтобы как все люди развернуться и удирать откуда пришел, он рванул навстречу морде, мимо зверя — в такой близкий, такой далекий тогда дом.
Об этом случае Всеволод никому не сказал — благо жил один и не пришлось никому объяснять, с чего это он вломился в собственную квартиру так, будто за ним гнались по пятам все демоны преисподней, и тут же начал баррикадировать дверь и окна. Ему бы все равно никто не поверил, разве что какая чуткая особа, видевшая его лицо тогда, когда он, тяжело дыша, с дико вытаращенными глазами, ввалился внутрь и, захлопнув дверь, прижался к ней спиной. Но жены, как уже упоминалось, не было и Всеволод смолчал. Он не сказал даже Петру, тому самому другу, от которого он возвращался в ту памятную ночь. Не сказал, потому что все решили бы, что это сбежавший из зверинца волк или горилла. Но Кравнин видел и знал, что таких морд у этих животных не бывает. И вообще не бывает — ни таких морд, ни такого туловища. В принципе, ОНО ему чем-то напоминало и волка, и гориллу, а еще почему-то — крокодила.
Он купил охотничий нож и теперь всегда носил его с собой. Он пошел учиться в секцию русского кемпо и огорошил тамошнего мастера просьбой показать приемы против диких зверей. Мастер показал — а Всеволод тщательно выучил и натренировался комбинировать их с приемами, предназначенными для людей. А еще он не расставался с фонариком, спасшим ему жизнь.
И он все никак не мог заставить себя еще раз войти в злополучный переулок. Его очень напугала та встреча, напугала не страшная оскаленная пасть, не острые когти, а глаза… Звериные, яростно горящие глаза с мелькнувшим в них нечеловеческим разумом… и нечеловеческой злобой.
Стройная светловолосая девушка уверенно шагала по глухому переулку. Глядя на ее стильную одежду, как будто только что из модного бутика, можно было с уверенностью сказать, что на этой улочке, на самой окраине города, где вот уже двадцать лет жили только пенсионеры с домашними зверушками да несколько аборигенов-алкоголиков, ей определенно не место. Скорее такую встретишь на показе мод или на вечеринке какой-нибудь шишки из местных бандитов.
Уверенная походка резко контрастировала с подозрительными и опасливыми взглядами, которыми девица окидывала тихий переулок. Затем, успокоившись, она резко остановилась. Еще раз окинула взглядом улицу в поисках свидетелей и, не обнаружив таковых, взмахнула руками, будто сначала что-то отбрасывая, а затем будто собралась взлететь. Послышался визгливый скрип, похожий на звук распахивания скрипучей двери. Темный переулок осветился мерцающим светом. Он исходил как-будто ниоткуда, зато к ногам девушки лег косой прямоугольник освещенной земли (асфальта здесь не было отродясь). Такой прямоугольник образуется обычно, когда открыта дверь из освещенной комнаты во тьму. Девушка шагнула вперед, на секунду замерла на границе света и темноты и, прерывисто вздохнув, ступила за грань. Ничего не произошло, только девицу будто поглотил мрак.
Он свернул и зашагал по темному переулку. И тут же об этом пожалел: путь ему преграждала высокая и широкая фигура, смутно вырисовывающаяся на фоне черно-серого проема переулка черной кляксой. «Сейчас будут просить закурить, — подумал Всеволод, — а потом бумажник отдать».
— Слышь, друг, — слегка более пьяным голосом, чем он был на самом деле, проговорил Всеволод, судорожно пытаясь нашарить в кармане фонарик, который он всегда носил с собой, — пусти, жена уже, наверное, волнуется.
Он зацепил, наконец, в кармане фонарик и внутренне подобрался, удобнее пристраивая его в руке. «Сейчас ослеплю этого, потом двину ему — и ходу»… — решил про себя Кравнин. Тотчас, словно в ответ на его мысли, от фигуры послышалось явственное звериное рычание. Это несколько смутило Кравнина, ровно как и то, что тип двинулся в его сторону, но не заставило сменить свой план.
Всеволод выдернул из кармана фонарик и, одновременно включая его, направил в то место, где предположительно находились глаза этого «шлакбаума». Вместо ожидаемой «зековской» звероподобной физиономии в ярком луче, пронзившем густой черный сумрак улочки, мелькнула отворачивающаяся настоящая звериная морда с оскаленной пастью и горящими глазами хищника.
Долго потом думал Кравнин — что же его тогда спасло: быстрые ноги (так он не бегал никогда) или то, что вместо того, чтобы как все люди развернуться и удирать откуда пришел, он рванул навстречу морде, мимо зверя — в такой близкий, такой далекий тогда дом.
Об этом случае Всеволод никому не сказал — благо жил один и не пришлось никому объяснять, с чего это он вломился в собственную квартиру так, будто за ним гнались по пятам все демоны преисподней, и тут же начал баррикадировать дверь и окна. Ему бы все равно никто не поверил, разве что какая чуткая особа, видевшая его лицо тогда, когда он, тяжело дыша, с дико вытаращенными глазами, ввалился внутрь и, захлопнув дверь, прижался к ней спиной. Но жены, как уже упоминалось, не было и Всеволод смолчал. Он не сказал даже Петру, тому самому другу, от которого он возвращался в ту памятную ночь. Не сказал, потому что все решили бы, что это сбежавший из зверинца волк или горилла. Но Кравнин видел и знал, что таких морд у этих животных не бывает. И вообще не бывает — ни таких морд, ни такого туловища. В принципе, ОНО ему чем-то напоминало и волка, и гориллу, а еще почему-то — крокодила.
Он купил охотничий нож и теперь всегда носил его с собой. Он пошел учиться в секцию русского кемпо и огорошил тамошнего мастера просьбой показать приемы против диких зверей. Мастер показал — а Всеволод тщательно выучил и натренировался комбинировать их с приемами, предназначенными для людей. А еще он не расставался с фонариком, спасшим ему жизнь.
И он все никак не мог заставить себя еще раз войти в злополучный переулок. Его очень напугала та встреча, напугала не страшная оскаленная пасть, не острые когти, а глаза… Звериные, яростно горящие глаза с мелькнувшим в них нечеловеческим разумом… и нечеловеческой злобой.
Стройная светловолосая девушка уверенно шагала по глухому переулку. Глядя на ее стильную одежду, как будто только что из модного бутика, можно было с уверенностью сказать, что на этой улочке, на самой окраине города, где вот уже двадцать лет жили только пенсионеры с домашними зверушками да несколько аборигенов-алкоголиков, ей определенно не место. Скорее такую встретишь на показе мод или на вечеринке какой-нибудь шишки из местных бандитов.
Уверенная походка резко контрастировала с подозрительными и опасливыми взглядами, которыми девица окидывала тихий переулок. Затем, успокоившись, она резко остановилась. Еще раз окинула взглядом улицу в поисках свидетелей и, не обнаружив таковых, взмахнула руками, будто сначала что-то отбрасывая, а затем будто собралась взлететь. Послышался визгливый скрип, похожий на звук распахивания скрипучей двери. Темный переулок осветился мерцающим светом. Он исходил как-будто ниоткуда, зато к ногам девушки лег косой прямоугольник освещенной земли (асфальта здесь не было отродясь). Такой прямоугольник образуется обычно, когда открыта дверь из освещенной комнаты во тьму. Девушка шагнула вперед, на секунду замерла на границе света и темноты и, прерывисто вздохнув, ступила за грань. Ничего не произошло, только девицу будто поглотил мрак.
Страница
1 из 3
1 из 3
