Носорог

Я не помню, совершенно не помню, чтобы кого-нибудь убивал. Впрочем, это еще не значит, что я никого не убивал. Но если есть что-то, о чем я совершенно не помню, и в то же время я это сделал, значит, в некоторой степени можно считать, что это сделал не я. Но даже если я действительно всех их убил — что это меняет? Они мертвы, так или иначе. Важен результат, а не процесс. В конце концов, возможно даже, что кто-либо из них, страдающих рядом со мной, убил меня… Мы квиты, какие могут быть претензии. Сочтемся болью, сочтемся мукой, сочтемся смертью.

Я падаю лицом на пол и чувствую на губах вкус крови. Чужой крови.

И тогда бездна проглатывает меня — и я лечу в бесконечность, теряя облик и имя.

Но в последний момент, в последний миг своего существования, я успеваю обернуться назад. Я улыбаюсь, или просто мне кажется, что я улыбаюсь.

«В следующий раз, когда будешь убивать меня, обойдись пожалуйста без ненужной риторики» — летит мой крик в пустоту…

И тогда распадающееся на мельчайшие частицы МОЕ лицо с грустной улыбкой кивает мне в ответ.

… Я медленно прихожу в себя. Уже почти совсем стемнело. Прохладно. Я лежу в высокой, влажной от росы траве и старый вишневый сад грустно шуршит надо мной своими ветвями. Я с трудом поднимаюсь. Все тело ноет, я чувствую ужасную слабость. Как я здесь оказался… Кажется, я возвращался домой. Я шел по дороге, потом свернул в сад… Странно, но я ничего не могу вспомнить. Только эта музыка, эта невыносимая, однообразная, бесконечно повторяющаяся музыка, звучит в моем мозгу. И я обхватываю голову руками, я падаю вновь в траву, я пытаюсь, безуспешно пытаюсь заглушить, прекратить эту муку, эту пытку, это безумие.

Несколько мужиков собрались возле лежащего в высокой траве тела.

Да что они, сговорились что ли? Вчера — одного здесь бык забодал, сегодня — другой вообще бог знает от чего окочурился.

Да, странные дела.

Милицию то вызвали? Да, Егорка побежал звонить. Егорка проходил мимо — глядь, говорит, мужик незнакомый в траве лежит. Он подошел, окликнул — молчит. Егорка тады спужался малость, палку взял и ткнул этого-то палкой. Думал, проснется — ан нет, не проснулся. Егорка тогда и понял, что — мертвяк! Спужался сначала, в штаны наложил, а потом побежал ментам звонить — и нас по дороге перебаломутил.

Да… место-то прямо проклятое! И в прошлом году здесь Генка, скотник, помнишь скочевряжился…

Да типун тебе на язык — «проклятое место». Генка твой с похмелюги копыта отбросил, царство ему небесное… А этот, я его узнал, Егорьевны племяш из города. Они там, в городе, известно что: дышат всякой гадостью, а когда к нам приезжают, сердечко-то, бывало и сдает от свежего-то воздуха.

Ну, известное дело… Свежий воздух-то для них, городских, хуже яду.

Вот так я вам и поверил… «от чистого воздуха»… Кому другому лапшу-то вешайте. Говорю вам: нечисть здесь завелась!

Ладно, не нашего ума дело… Милиция пусть разбирается — им за это деньги платят, а не нам…

Да они, пожалуй, разберутся… Вон у меня еще в прошлом году колесо с мотоцикла свернули — до сих пор ищут… Милиция, мать их! Ладно, пошли лучше помянем покойничка-то.

И мужики неторопливо побрели за водкой.