Мак и Маруак

— Вот… так что и живых я не очень боюсь.

Он сунул нож в чехол, перехватил кота поудобнее.

— Ну, и говорю: у тебя должно получиться. Попробуешь? А то выходит — я полечу, а ты один тут…

Мы были уже у подножия эстакады. Мак прислонил ухо к ржавой опоре:

— Идё-ёт, идёт, сладкая моя… Ну, вот. В этом деле главное — понимаешь, живой крови надо выпить. Обязательно. Без этого не взлетишь. Маруак, киса, полезай в мешок. Не хватало, чтобы ты ещё сбежал… Так как, Техник, не боишься меня живого? Полезешь? Попробуешь?

— Полезу.

— Правильно. Маруак зверка маленькая, но на двоих его хватит. А я тебя научу, потом уже сам… дело хорошее…

Он лез первым, цепкий, быстрый. Я бы мог его обогнать, но ни к чему. Тише едешь — дальше будешь, а про дольше проживёшь и говорить нечего.

На верхней площадке Мак остановился. Шагнул туда, сюда. Глаза его под луной оловянно блестели.

— Хорошо! Хорошо. А, вот она!

Выпрямился, будто в подошвы ударило током. Взял сумку, вынул за загривок кота. Маруак тихо говорил своё: «Ма-ару!», лапы у него обвисли. Мак держал зверя в левой руке, правой потянул из чехла нож.

— Чёрный кот лучше всего, — с присвистом, как сквозь судорогу, прошептал летун. — Курицу можно чёрную… но где её сейчас взять, да и дура… а кот сам приходит…

Он глядел в сузившиеся глаза кота. Зверь не понимал смерти. Ему было просто неудобно висеть над пропастью, ему хотелось встать на лапы. Он выпускал когти и стонал: «ма-ару-у!»

— Год он со мной был — жилу-то пока найдёшь… хороший зверь, и жалко мне его, не часто же бывает, чтобы приблудился, так и время, время…

Не обрывая скороговорки, Мак вдруг выбросил руку с ножом и ударил меня в грудь.

Точно ударил, не наобум.

Нож пропорол куртку и упал на площадку. Мак его не удержал. Попробуй, удержи, когда руку обжигает ледяным холодом.

Ему бы отступить, отшатнуться — но, видимо, жила не пускала. Он ещё верил в полёт, да не сбылось: мою нелепую меховую перчатку прорвал изнутри отросток — крепче когтя, острее стали — и очень точно прошёл между рёбер.

Одно мгновение, и живой крови всего на один глоток. Ничего не возвращается, но приходит зима, в которой нет больше дней, а только холодный мокрый снег падает на лицо. И опять надвигается из снежной пелены Тихий Тепловоз, и я не успеваю…

Чтобы успеть — нужно крови больше, живой тёплой крови, а они налетели разом: и Топ-Висельник, и Электрики в рваных комбинезонах, с вплавленными в кости золотыми цепями, и Прораб — с полным ртом цементной пыли, и Боб, который никогда не выходит встречать людей, потому что у него голова пробита гаечным ключом и глаз вытек… И Тихий Тепловоз со своей вечно пьяной бригадой, и Дети-Сиротки, и Любопытный Утопленник, которого, как всегда, толкали и теснили остальные духи. Все явились, и все впивались в того, кого я им добыл, и всем было мало.

Мак уже не стоял. Высосанной, сморщенной оболочкой упал, загремел костьми по площадке. Ссохшихся пальцев он так и не разжал, и я видел, как среди давки духов ворочается, разевая пасть, бедняга Маруак. Синие огни мелькали в глазах кота. Визгнул и заныл, забренчал цепью конвейер над нами — ну, Электрики развеселились, пошла потеха! На самых верхних нотах завопил Тихий Тепловоз. Рука Прораба застряла в пробитом черепе Боба, Дети матерились, а Топ орал своё обычное: «Все по местам! Закрыть ворота!»

Я прошёл сквозь них, нагнулся и помог коту высвободиться. В пальцах мертвеца осталась чёрная шерсть. Так он с нею и вернётся, когда обернётся Луна, и останется с нами — кататься на мёртвых конвейерах, плакать или смеяться, или чинить Тепловоз.

А мы с Маруаком будем летать без всякого ножа и жилы. Потому что чёрный кот для полётов — лучше всего.