Я совершенно спокойно, думая свои мысли, шел по своим делам по проспекту Ленина славного города Якутска, когда ощутил странную тяжесть в своих руках. Руки мои до этого совершенно свободные внезапно заполонила холодная плотная тяжесть. Что же это такое? Я остановился и удивленно осмотрел свои ладони. Тяжесть все росла, становясь все более ощутимой и густой. Я даже забеспокоился, может что-то с нервами не так, ущемил их например, или чего хуже-сердечный приступ зачинается?
Добавить в моё избранное
5 мин, 48 сек 17861
Но хуже со здоровьем не становилось. Припадков и спазмов не ощущалось. Пена изо рта не лезла, в глазах не темнело, голова не кружилась. Вместо этого на моих ладонях стал медленно-медленно, как неудачный снимок на некачественной фотобумаге в таком же мерзком проявителе, образовываться смутный силуэт чего-то грубого и жестокого. Тяжесть перестала расти, и обрела физическую форму. С неторопливостью смакующего мучения очередной несчастной жертвы стоматолога-садиста тяжелая зернистая тень на моих ладонях обратилась в топор.
Ужасающий в своей суровой функциональности и бытовой беспощадности, топор был по-своему красив. Даже прекрасен. Его длинное идеально выточенное из березы шероховатое топорище надежно лежало на ладони, теплое и верное на ощупь. Тяжелый холодный металл топора с зеркально блестящей полоской острейшего лезвия казалось разрезал молекулы загаженного городского воздуха, некстати налетавшие на него с порывами слабого ветра.
Прекрасный и могучий инструмент возлежал на моих, вспотевших от летнего столичного жара и удивления, мягких слабых ладонях. На ладонях миролюбивого, даже трусливого, человека-инженера, с тонкой кожей, отличной диэлектрической жировой прослойкой, без единых трудовых мозолей и сбитых в уличных битвах костяшек. На ладонях человека менее всего приспособленного к пользованию топором.
Но топор это не волновало никоим образом. Он образовался у меня в руках и воззвал к действиям. К действиям отличным от большинства работ выполняемых при помощи этого незаменимого инструмента. Топору не хотелось рубить деревья, счищать кору, вырезать пазы и скосы. Ему хотелось мяса. Человеческого мяса и человеческой же крови. Хотелось подрубать ноги, чтобы жертва с ревом боли опрокидывалась на липкую землю. Хотелось срубать головы, чтобы сии сосуды мыслей, слетая с насиженных шей, весело упрыгивали прочь от агонизирующего фонтанирующего кровью из обрубка шеи тела. Хотелось… кровожадному инструменту много чего хотелось. Меня чуть не стошнило. Но в то же время…
Лишь огромным усилием воли я подавил жестокие призывы топора и разжал ладони, совершенно самостоятельно крепко сжавшие дрожащее топорище. Топор замолк, но не надолго. Он перестал навязывать мне свои смертоубийственные желания. А начал тихо и вкрадчиво шептать, о том как было бы отлично для меня и всех окружающих, а не для него, порубить на мелкие куски, например, вот этого бедолагу, стоявшего неподалеку от меня, разговаривая по телефону. Топор сделал с моими глазами нечто. Я стал видеть всякие странные, помимо него самого, вещи.
Я увидел жертву холодными стальными глазами топора-маньяка. И черты жертвы расползались, размазывались, таяли под нашими с топором металлическими взглядами. И из-под расплывающихся бытовых красок жизни проступал совершенно иной облик жертвы. Существо только что мирно, с веселой улыбкой, беседовавшее с невидимым другом по телефону, утратило все свое веселье и миролюбие.
Своими, уже своими, холодными стальными глазами я увидел кровь на руках жертвы. Его руки сочились чужой кровью, кричащей от боли. Алые струйки, промочив насквозь свернутую в трубочку газету, с грохотом роняли тягучие капли на горячий пыльный асфальт славного города Якутска. Тщетно вопия об отмщении в трубку телефона, кровь, сочащаяся из другой руки, пятнала заострившиеся хищные скулы жертвы и уползала за шиворот оранжевой футболки.
Я видел истлевшие зубы, с веселым хрустом крошащиеся под его кожаными сандалиями. Множество переломанных, истончившихся от старости ребер, с треском рассыпающихся на части, когда он, переминаясь с ноги на ногу, случайно наступал на них. Несколько бесформенных склизких органов, проткнутых, порванных и сочащихся гноем. Меня слегка затошнило.
Я видел, как кармашек его футболки оттопыривался от множества мелких бумажек. Засаленных, надорванных, надкусанных, мятых, замаранных чернилами, прожженных, покрытых противной слизью бумажек-денежек. Денежки слабо шевелились, норовя вылезти из чужого кармашка, чтобы вернуться к хозяевам, тем или иным способом заработавшим их. Но кармашек оранжевой футболки крепко держал добычу, не давая ей ни единого шанса ускользнуть.
Я видел его шорты, за плотной тканью которых крутилось и извивалось в судорогах нечто отвратительное, не присущее человеческой природе. И ужасающую тухлую слизь, обильно крупными мучнистыми каплями просачивающуюся через стальную молнию застегнутой ширинки. Слизь, выделяющуюся человеком, взявшим жестокой силой испуганную или беспамятную женщину, подсказал мне топор. Мне опять поплохело.
Что же это за чудовище?— неслышно возопил я, в ужасе от открывшейся перед моим изменившимся взором картины, — Как оно еще не изничтожено тяжестью своей совести? Как могли Небезумные Боги допустить такое?! Как такая тварь вообще может существовать?!
Может, может… — шептал в моей голове и на моих ладонях топор, — а ведь это обычный, самый обыкновенный, бытовой примерный хулиган…
Как?!
Ужасающий в своей суровой функциональности и бытовой беспощадности, топор был по-своему красив. Даже прекрасен. Его длинное идеально выточенное из березы шероховатое топорище надежно лежало на ладони, теплое и верное на ощупь. Тяжелый холодный металл топора с зеркально блестящей полоской острейшего лезвия казалось разрезал молекулы загаженного городского воздуха, некстати налетавшие на него с порывами слабого ветра.
Прекрасный и могучий инструмент возлежал на моих, вспотевших от летнего столичного жара и удивления, мягких слабых ладонях. На ладонях миролюбивого, даже трусливого, человека-инженера, с тонкой кожей, отличной диэлектрической жировой прослойкой, без единых трудовых мозолей и сбитых в уличных битвах костяшек. На ладонях человека менее всего приспособленного к пользованию топором.
Но топор это не волновало никоим образом. Он образовался у меня в руках и воззвал к действиям. К действиям отличным от большинства работ выполняемых при помощи этого незаменимого инструмента. Топору не хотелось рубить деревья, счищать кору, вырезать пазы и скосы. Ему хотелось мяса. Человеческого мяса и человеческой же крови. Хотелось подрубать ноги, чтобы жертва с ревом боли опрокидывалась на липкую землю. Хотелось срубать головы, чтобы сии сосуды мыслей, слетая с насиженных шей, весело упрыгивали прочь от агонизирующего фонтанирующего кровью из обрубка шеи тела. Хотелось… кровожадному инструменту много чего хотелось. Меня чуть не стошнило. Но в то же время…
Лишь огромным усилием воли я подавил жестокие призывы топора и разжал ладони, совершенно самостоятельно крепко сжавшие дрожащее топорище. Топор замолк, но не надолго. Он перестал навязывать мне свои смертоубийственные желания. А начал тихо и вкрадчиво шептать, о том как было бы отлично для меня и всех окружающих, а не для него, порубить на мелкие куски, например, вот этого бедолагу, стоявшего неподалеку от меня, разговаривая по телефону. Топор сделал с моими глазами нечто. Я стал видеть всякие странные, помимо него самого, вещи.
Я увидел жертву холодными стальными глазами топора-маньяка. И черты жертвы расползались, размазывались, таяли под нашими с топором металлическими взглядами. И из-под расплывающихся бытовых красок жизни проступал совершенно иной облик жертвы. Существо только что мирно, с веселой улыбкой, беседовавшее с невидимым другом по телефону, утратило все свое веселье и миролюбие.
Своими, уже своими, холодными стальными глазами я увидел кровь на руках жертвы. Его руки сочились чужой кровью, кричащей от боли. Алые струйки, промочив насквозь свернутую в трубочку газету, с грохотом роняли тягучие капли на горячий пыльный асфальт славного города Якутска. Тщетно вопия об отмщении в трубку телефона, кровь, сочащаяся из другой руки, пятнала заострившиеся хищные скулы жертвы и уползала за шиворот оранжевой футболки.
Я видел истлевшие зубы, с веселым хрустом крошащиеся под его кожаными сандалиями. Множество переломанных, истончившихся от старости ребер, с треском рассыпающихся на части, когда он, переминаясь с ноги на ногу, случайно наступал на них. Несколько бесформенных склизких органов, проткнутых, порванных и сочащихся гноем. Меня слегка затошнило.
Я видел, как кармашек его футболки оттопыривался от множества мелких бумажек. Засаленных, надорванных, надкусанных, мятых, замаранных чернилами, прожженных, покрытых противной слизью бумажек-денежек. Денежки слабо шевелились, норовя вылезти из чужого кармашка, чтобы вернуться к хозяевам, тем или иным способом заработавшим их. Но кармашек оранжевой футболки крепко держал добычу, не давая ей ни единого шанса ускользнуть.
Я видел его шорты, за плотной тканью которых крутилось и извивалось в судорогах нечто отвратительное, не присущее человеческой природе. И ужасающую тухлую слизь, обильно крупными мучнистыми каплями просачивающуюся через стальную молнию застегнутой ширинки. Слизь, выделяющуюся человеком, взявшим жестокой силой испуганную или беспамятную женщину, подсказал мне топор. Мне опять поплохело.
Что же это за чудовище?— неслышно возопил я, в ужасе от открывшейся перед моим изменившимся взором картины, — Как оно еще не изничтожено тяжестью своей совести? Как могли Небезумные Боги допустить такое?! Как такая тварь вообще может существовать?!
Может, может… — шептал в моей голове и на моих ладонях топор, — а ведь это обычный, самый обыкновенный, бытовой примерный хулиган…
Как?!
Страница
1 из 2
1 из 2
