И ничего я не видела! Так вот. Ничего. Спала я. Как все люди спят. Да. Как села в самолет, так сразу и уснула. А проснулась уже на земле. И не слышала ничего. Я сплю крепко. У меня совесть чистая. Вот вам мое последнее и окончательное слово. И не надо глаза делать. Я вам расскажу, а вы меня в дурак-дом упрячете. Один ваш такой, мордатый, уже говорил, что в связи с аварией наблюдался случай массового психоза. Да. И не смотрите на меня. Уж не в деревне росли. Люди культурные. Знаем, что говорим.
Добавить в моё избранное
7 мин, 3 сек 13778
Не ваш, говорите, мордатый? И в дурак-дом упекать не будете? Ладно. Расскажу, но чтоб потом не выговаривали. И подписывать ничего не буду. А, если вздумаете в газету пропечатать, отопрусь. Мне от людей стыдно. Я — женщина серьезная, солидная. Со мной такой случай первый раз в жизни вышел.
Ну, пошли мы в самолет. По кишке, чтоб ее. Я еще тогда кое-что заприметила. Гудела кишка. Как? Ну, не знаю. Гудела просто. И все. Навроде как чайник закипать хочет, только потише. Я еще подумала, ветер снаружи. Как мы, думаю, взлетать будем? Не дай Бог, отменят полет. А мне лететь надобно. Дело у меня срочное.
Ну, ладно. Сели по означенным местам… Гляжу, ничего. И ветру нет совсем. Я и успокоилась. Летать-то я не люблю, боюсь я их, самолетов-то. Большая такая машина, тяжелая, а по воздуху парит. А ну как упадет? Ежели б не срочное мое дело, ни за что бы не полетела. Ну, дело у меня безотлагательное, семейственное, отсрочек не терпит. Вот и пришлось с самолетом связываться. Да. Ну, обосновались, говорю, как полагается.
Впереди меня двое расположились. Мужчина видный такой, представительный. Все при нем, как положено. А женщина была похуже. Рыжая, крашеная. В джинсах. Куда, думаю, ты, дура старая, джинсы-то напялила? Молодится. Есть такие, думают, им по шестнадцать лет, а им уж под шестьдесят. Рожа вся в морщинах, а она джинсы напялит, да задом вертит. Думает, не видит никто ее годы. Да. Ну, я — женщина добрая, мне наплевать. Пускай себя на посмешище выставляет.
Стюардесса вышла, поздоровалась. Все чин чинарем, как в кино. Мотор завели, полетели. Я у окошка сидела. Место хорошее, а мне неуютно. Однако ж, пересилила себя. Сижу, глаза закрыла. Засну, думаю, а как прилетим, там уж разбудят.
Вроде, и придремала маленько. И снится мне галка большая, черная. Будто она у меня на окошке сидит, а я ее согнать не могу. Уж я и кричу на нее и тряпкой махаю. А она сидит себе и, вроде как, посмеивается. Рассердилась я на эту галку — не скажу насколько! Ну, думаю, окошко сейчас открою, да кипятком на нее плесну. У меня как раз чайник скипел. Хочу я окошко открыть, уж и так его, и сяк. А оно не открывается. Шпингалет заело. А галка сидит себе, да посмеивается. Вот меня страх-то и разобрал. Где ж это видано, чтоб птицы смеялись?
Страх меня и разбудил. Открываю я глаза, во-первых, и понять ничего не могу. Не на кухне у себя я. И оконце не мое. Маленькое такое, что твой скворечник. Я в окошко это странное гляжу. А в нем небо только, да вата белая внизу. Тут я и припомнила, что по семейственным делам лечу в самолете. А у меня из окошка крыло видать. И на этом, на самом крыле мужичок сидит. Маленький, как бы домовой. Нет, сама я домового не видала. Врать не буду. Но невестка Марья рассказывала. У них домовой обитался. И этот мужичонка был навроде. Комбинезончик на нем ладненький такой, с петельками, и сапожки пониже колен. Сидит себе, мужичок, ножками болтает, да посмеивается. Спервоначала я испугалась. Да. Врать не буду. Коли б я пила, подумала бы, что допилась до чертиков. А я ведь в рот не беру. Ну, ежели когда шампанского на Новый Год пригублю. Так это не в счет. А мужичонка посидел, поскучал. Вскочил, да побежал по крылу. Бежит и ручками махает.
И тут стюардесса мчится. Белая вся. И слышу, трясти нас начинает. Меленько так. И, вроде, чихает мотор. Я в машинах не разбираюсь, однако понятие некоторое имею. Не в деревне живем. Люди культурные. У мужа жигули с семьдесят шестого года. Да и сама я всю жизнь с машинами дело имею. По работе. Не думайте, я с масляным пузом не хожу. За столом сижу. С бумагами. Однако ж, не чужие мне машины-то. Ты вот с ними двадцать лет попробуй повозись. И не так разбираться начнешь. О чем это я? Да. Уши у нас у всех заложило, и почудилось мне, будто гарью попахивает. А стюардесса ходит и всех уговаривает. Мелкие неполадки, — говорит. — Оснований для паники нет никаких. Благополучно сядем и приземлимся. Люди дергаться начинают. Кое-кто завыл. Я сижу. Думаю. Стюардесса ходит все, успокаивает. Народ зашевелился. Тут пристегнуться велели. А сидела я в самой что ни на есть середке. И уши все так закладывает неприятно. И люди воют. А мотор почихал-почихал, да и затих. Никому невдомек, а я все слышу.
И тут мужчина этот, который солидный, впереди меня сидел. Встает он, значит. Да. Поднялся, руки в стороны развел, будто зарядку делать хочет. Нашел, думаю, время. К нему стюардесса спешит. Только кто-то впереди завыл, уж так завыл, как и сказать не могу. Воет, да икает. Рвота у него что ли началась? В смысле блевать человек собрался. Не так блевать, как с похмелья. Уж я-то знаю. Мужики, они с похмелья, некоторые, блюют. Ландшафт загаживают. А этот с перепугу блеванул. Такое тоже бывает. У нас один бухгалтер каждый раз во время ревизии блюет. И ничего поделать не может. Баланс у него чистенький, до копеечки сходится, а он блюет. Нервы это называется. И тот, в самолете, с перепугу блеванул. Стюардесса к нему наклонилась.
Ну, пошли мы в самолет. По кишке, чтоб ее. Я еще тогда кое-что заприметила. Гудела кишка. Как? Ну, не знаю. Гудела просто. И все. Навроде как чайник закипать хочет, только потише. Я еще подумала, ветер снаружи. Как мы, думаю, взлетать будем? Не дай Бог, отменят полет. А мне лететь надобно. Дело у меня срочное.
Ну, ладно. Сели по означенным местам… Гляжу, ничего. И ветру нет совсем. Я и успокоилась. Летать-то я не люблю, боюсь я их, самолетов-то. Большая такая машина, тяжелая, а по воздуху парит. А ну как упадет? Ежели б не срочное мое дело, ни за что бы не полетела. Ну, дело у меня безотлагательное, семейственное, отсрочек не терпит. Вот и пришлось с самолетом связываться. Да. Ну, обосновались, говорю, как полагается.
Впереди меня двое расположились. Мужчина видный такой, представительный. Все при нем, как положено. А женщина была похуже. Рыжая, крашеная. В джинсах. Куда, думаю, ты, дура старая, джинсы-то напялила? Молодится. Есть такие, думают, им по шестнадцать лет, а им уж под шестьдесят. Рожа вся в морщинах, а она джинсы напялит, да задом вертит. Думает, не видит никто ее годы. Да. Ну, я — женщина добрая, мне наплевать. Пускай себя на посмешище выставляет.
Стюардесса вышла, поздоровалась. Все чин чинарем, как в кино. Мотор завели, полетели. Я у окошка сидела. Место хорошее, а мне неуютно. Однако ж, пересилила себя. Сижу, глаза закрыла. Засну, думаю, а как прилетим, там уж разбудят.
Вроде, и придремала маленько. И снится мне галка большая, черная. Будто она у меня на окошке сидит, а я ее согнать не могу. Уж я и кричу на нее и тряпкой махаю. А она сидит себе и, вроде как, посмеивается. Рассердилась я на эту галку — не скажу насколько! Ну, думаю, окошко сейчас открою, да кипятком на нее плесну. У меня как раз чайник скипел. Хочу я окошко открыть, уж и так его, и сяк. А оно не открывается. Шпингалет заело. А галка сидит себе, да посмеивается. Вот меня страх-то и разобрал. Где ж это видано, чтоб птицы смеялись?
Страх меня и разбудил. Открываю я глаза, во-первых, и понять ничего не могу. Не на кухне у себя я. И оконце не мое. Маленькое такое, что твой скворечник. Я в окошко это странное гляжу. А в нем небо только, да вата белая внизу. Тут я и припомнила, что по семейственным делам лечу в самолете. А у меня из окошка крыло видать. И на этом, на самом крыле мужичок сидит. Маленький, как бы домовой. Нет, сама я домового не видала. Врать не буду. Но невестка Марья рассказывала. У них домовой обитался. И этот мужичонка был навроде. Комбинезончик на нем ладненький такой, с петельками, и сапожки пониже колен. Сидит себе, мужичок, ножками болтает, да посмеивается. Спервоначала я испугалась. Да. Врать не буду. Коли б я пила, подумала бы, что допилась до чертиков. А я ведь в рот не беру. Ну, ежели когда шампанского на Новый Год пригублю. Так это не в счет. А мужичонка посидел, поскучал. Вскочил, да побежал по крылу. Бежит и ручками махает.
И тут стюардесса мчится. Белая вся. И слышу, трясти нас начинает. Меленько так. И, вроде, чихает мотор. Я в машинах не разбираюсь, однако понятие некоторое имею. Не в деревне живем. Люди культурные. У мужа жигули с семьдесят шестого года. Да и сама я всю жизнь с машинами дело имею. По работе. Не думайте, я с масляным пузом не хожу. За столом сижу. С бумагами. Однако ж, не чужие мне машины-то. Ты вот с ними двадцать лет попробуй повозись. И не так разбираться начнешь. О чем это я? Да. Уши у нас у всех заложило, и почудилось мне, будто гарью попахивает. А стюардесса ходит и всех уговаривает. Мелкие неполадки, — говорит. — Оснований для паники нет никаких. Благополучно сядем и приземлимся. Люди дергаться начинают. Кое-кто завыл. Я сижу. Думаю. Стюардесса ходит все, успокаивает. Народ зашевелился. Тут пристегнуться велели. А сидела я в самой что ни на есть середке. И уши все так закладывает неприятно. И люди воют. А мотор почихал-почихал, да и затих. Никому невдомек, а я все слышу.
И тут мужчина этот, который солидный, впереди меня сидел. Встает он, значит. Да. Поднялся, руки в стороны развел, будто зарядку делать хочет. Нашел, думаю, время. К нему стюардесса спешит. Только кто-то впереди завыл, уж так завыл, как и сказать не могу. Воет, да икает. Рвота у него что ли началась? В смысле блевать человек собрался. Не так блевать, как с похмелья. Уж я-то знаю. Мужики, они с похмелья, некоторые, блюют. Ландшафт загаживают. А этот с перепугу блеванул. Такое тоже бывает. У нас один бухгалтер каждый раз во время ревизии блюет. И ничего поделать не может. Баланс у него чистенький, до копеечки сходится, а он блюет. Нервы это называется. И тот, в самолете, с перепугу блеванул. Стюардесса к нему наклонилась.
Страница
1 из 2
1 из 2
