Добавить в моё избранное
6 мин, 15 сек 17051
Никуда она из того приюта не денется. Вирджиния Коул, хотя она и старая жадная сука, не выставит роженицу в новогодний холод. Согретый этими умозаключениями, он уснул, улыбаясь.
Он снова на своей ферме и, забравшись вопреки материнскому неодобрению на высокую ветку старой яблони, сидит там, удобно устроившись, и с удовольствием грызёт спелый красный плод, золотящийся в солнечном свете. Элиас так увлекается, разглядывая яблоко, вдыхая его ни с чем несравнимый аромат, что когда вновь оглядывается по сторонам, стоит уже глубокая ночь.
Осторожно придерживаясь рукой за ствол, он спускается с ветки и идёт к дому. Залитые лунным светом деревья кажутся гротескными статуями. Вот мать, согнувшаяся под тяжестью вдовьей доли, из-за её плеча выглядывает сестра, отправившаяся за океан за лучшей жизнью и сгинувшая безвестно, а в отдалении чернеет мощный и кряжистый силуэт отца. Шуршание ветра в листве складывается в едва различимые слова. Воздушный поток ускоряется и холодеет, а с ним всё слышнее перешёптывание ушедших. Пьяница зябко ёжится, стирая с лица ледяные капли. Глаза начинает щипать — наверное, это снежинки летят всё гуще, вынуждают закрыться левой рукой. Буран срывает с яблонь листья, свистит в ветвях, дополняя речи призраков тихим плачем. Что-то сильно холодит правую ладонь. Скосив глаза, Элиас вместо недоеденного яблока видит в руке разбитый красный шарик, какими украшают Рождественское Дерево. Голоса мёртвых уже оглушительно воют в ушах, то ли проклиная, то ли стремясь о чём-то предупредить…
Элиас стряхивает мёрзлые невесомые стекляшки и недоуменно хмурится. В лунном свете кровавые потёки на пальцах кажутся чёрными.
Проснувшись, мужчина первым делом подумал о приюте. Вчерашняя знакомая не шла из головы. Хотелось немедленно пойти в Вулу и… И чего он нюни распустил? Что он там делать будет, в том приюте? Ему больше нечего предложить… Резко поднявшись, Элиас энергично помахал руками, разгоняя кровь и выдыхая громадные облака пара. Выпрямив спину и одёрнув куртку, он заложил руки в карманы и натянул материю так, чтобы дыры прикрылись складками ткани и не пропускали пронизывающий ветер и зашагал в сторону пристаней на Темзе.
Удача явно благоволила ему. Почти сразу договорился о найме с владельцем одной из барж — тридцать первого декабря не очень много желающих таскать на себе тяжеленные ящики. Даже умудрился выбить аванс и плотно перекусить на него. Видимо, старательность работника приглянулась торговцу, чем иначе объяснить «премию» в виде бутылки крепкой домашней настойки? Пьяница не стал её открывать — ему и так было тепло.
Приближаясь к приюту Вула и пониже наклоняя голову от ветра, Элиас репетировал речь, которой будет убеждать «эту ведьму Коул» в том, что настойка ему нужна не для пьянства, а чтобы делать компрессы и растирания той страшиле. Он заранее улыбался, предвкушая гримасу удивления на сухоньком личике смотрительницы.
Обойдя стоящую перед высоким крыльцом гужевую подводу, он вынужден был остановиться, пропуская выходящую из дверей процессию. А затем ему и вовсе расхотелось куда-то идти. Два пожилых мужика с аккуратностью и синхронностью, выдающими годы практики, осторожно спускались вниз по обледенелым ступенькам. Непростое дело, если в руках носилки, накрытые тонкой простынёй. Взгляд Элиаса намертво прикипел к тонкой руке с обломанными ногтями, свешивающейся из-под бывшей когда-то белой материи. На обратной стороне кисти чернели три параллельные полосы, так похожие на след удара кошачьих когтей.
Судорожно сорвав с бутыли крышку, Элиас приложился к ней, закашлялся, затем скривился и сплюнул. Во рту была горечь гнилых и забродивших яблок. Помотав головой, послал проклятие на голову щедрого торгаша и отпил ещё. Медленно развернулся и побрёл прочь. Ему было очень холодно…
Он снова на своей ферме и, забравшись вопреки материнскому неодобрению на высокую ветку старой яблони, сидит там, удобно устроившись, и с удовольствием грызёт спелый красный плод, золотящийся в солнечном свете. Элиас так увлекается, разглядывая яблоко, вдыхая его ни с чем несравнимый аромат, что когда вновь оглядывается по сторонам, стоит уже глубокая ночь.
Осторожно придерживаясь рукой за ствол, он спускается с ветки и идёт к дому. Залитые лунным светом деревья кажутся гротескными статуями. Вот мать, согнувшаяся под тяжестью вдовьей доли, из-за её плеча выглядывает сестра, отправившаяся за океан за лучшей жизнью и сгинувшая безвестно, а в отдалении чернеет мощный и кряжистый силуэт отца. Шуршание ветра в листве складывается в едва различимые слова. Воздушный поток ускоряется и холодеет, а с ним всё слышнее перешёптывание ушедших. Пьяница зябко ёжится, стирая с лица ледяные капли. Глаза начинает щипать — наверное, это снежинки летят всё гуще, вынуждают закрыться левой рукой. Буран срывает с яблонь листья, свистит в ветвях, дополняя речи призраков тихим плачем. Что-то сильно холодит правую ладонь. Скосив глаза, Элиас вместо недоеденного яблока видит в руке разбитый красный шарик, какими украшают Рождественское Дерево. Голоса мёртвых уже оглушительно воют в ушах, то ли проклиная, то ли стремясь о чём-то предупредить…
Элиас стряхивает мёрзлые невесомые стекляшки и недоуменно хмурится. В лунном свете кровавые потёки на пальцах кажутся чёрными.
Проснувшись, мужчина первым делом подумал о приюте. Вчерашняя знакомая не шла из головы. Хотелось немедленно пойти в Вулу и… И чего он нюни распустил? Что он там делать будет, в том приюте? Ему больше нечего предложить… Резко поднявшись, Элиас энергично помахал руками, разгоняя кровь и выдыхая громадные облака пара. Выпрямив спину и одёрнув куртку, он заложил руки в карманы и натянул материю так, чтобы дыры прикрылись складками ткани и не пропускали пронизывающий ветер и зашагал в сторону пристаней на Темзе.
Удача явно благоволила ему. Почти сразу договорился о найме с владельцем одной из барж — тридцать первого декабря не очень много желающих таскать на себе тяжеленные ящики. Даже умудрился выбить аванс и плотно перекусить на него. Видимо, старательность работника приглянулась торговцу, чем иначе объяснить «премию» в виде бутылки крепкой домашней настойки? Пьяница не стал её открывать — ему и так было тепло.
Приближаясь к приюту Вула и пониже наклоняя голову от ветра, Элиас репетировал речь, которой будет убеждать «эту ведьму Коул» в том, что настойка ему нужна не для пьянства, а чтобы делать компрессы и растирания той страшиле. Он заранее улыбался, предвкушая гримасу удивления на сухоньком личике смотрительницы.
Обойдя стоящую перед высоким крыльцом гужевую подводу, он вынужден был остановиться, пропуская выходящую из дверей процессию. А затем ему и вовсе расхотелось куда-то идти. Два пожилых мужика с аккуратностью и синхронностью, выдающими годы практики, осторожно спускались вниз по обледенелым ступенькам. Непростое дело, если в руках носилки, накрытые тонкой простынёй. Взгляд Элиаса намертво прикипел к тонкой руке с обломанными ногтями, свешивающейся из-под бывшей когда-то белой материи. На обратной стороне кисти чернели три параллельные полосы, так похожие на след удара кошачьих когтей.
Судорожно сорвав с бутыли крышку, Элиас приложился к ней, закашлялся, затем скривился и сплюнул. Во рту была горечь гнилых и забродивших яблок. Помотав головой, послал проклятие на голову щедрого торгаша и отпил ещё. Медленно развернулся и побрёл прочь. Ему было очень холодно…
Страница
2 из 2
2 из 2
