Я очень люблю весну. Все ее стадии, все проявления. Люблю весну раннюю, с оплывающими от яркого солнца сугробами, с топорщащимся из-под серого снега прошлогодним мусором. И позднюю, пряную и жаркую, с не по-летнему бодрящим ветерком; пьянящую запахами трав, пестрящую зеленью листьев вперемежку с яркими кляксами цветов. Люблю и весну… Среднюю? Срединную? Не знаю, как правильно назвать… Ту, что бывает между ними.
Добавить в моё избранное
6 мин, 25 сек 460
Ту, когда снег уже стаял, но не везде: кое-где еще виднеются маленькие разлагающиеся трупики гигантских зимних сугробищ. Некогда ослепительно белые, величественно укрывавшие своими мощными телами замерзшие кусты и деревья, теперь они, скрюченные и вялые, словно жмутся из последних сил поближе к своим недавним подопечным, ищут тень в их кронах — те же, не замечая скорчившихся у их ног стариков, беззастенчиво радуются солнцу и наливаются соками просыпающейся земли.
Ту, когда почки на деревьях только начинают распускаться, а первые цветы пробиваются из-под слякотной земли сквозь бледно-желтую, как пергаментная кожа мумифицированного мертвеца, прошлогоднюю траву.
Такую, как сейчас. Эти месяц-полтора, пока весна не заиграет в полную силу, не разгонится, чтобы за следующим поворотом передать эстафету летней жаре, прекрасны своей дихотомичностью, двойственностью: вот рождается новая пора и умирает старая, вот строгая и величественная стать холода и льда уступает место улыбчивой и бесшабашной зелени жизни. Очень Шопеновское время: мелодичное, тихое, с легкой ноткой грусти.
Но если честно, есть и практические резоны. Конец марта и начало апреля — это самое удобное время для моих прогулок, для моих регулярных… занятий. В сумерки народу на улицах достаточно мало. Кто-то припозднился на работе и только возвращается домой. Кто-то идет из гостей или, наоборот, в гости. Еще слишком прохладно, слишком стыло вечерами, чтобы скверики и парки заполонили влюбленные парочки, а на всех скамейках возле подъездов расселись, как на насестах, неугомонные и пронырливые старушки. И это очень для меня удобно.
Похоже, сегодня неудачный день — совсем безлюдно. Погуляв час-другой по своему любимому парку, я потихоньку иду к выходу. Подождать еще или поискать счастья в другом месте? Смеркается, синева накрывает город.
Я уже почти дохожу до машины, когда замечаю, что навстречу идет девушка: молодая, высокая, с кругленьким симпатичным личиком; из-под модного белого плаща при каждом шаге выныривают кожаные сапожки на каблуках, в руках кокетливо покачивается сумочка.
Я тут же схожу с тропинки и прячусь в тени трех массивных кленов. Удобное место, хорошее. И она, похоже, не успела меня заметить — все так же идет, погруженная в себя. Я достаю из внутреннего кармана флакончик с хлороформом и носовой платок с моим вензелем в уголке. Все должно быть не только правильно, но и красиво — поэтому я не люблю все эти новомодные дистанционные станнеры. Даже шприцы с кетамином — это не то. Они похожи на нападение змеи: бросок, укус. Я же люблю другую охоту: жертва должна вся быть в твоей воле, своей рукой ты должен прижать платок с эфиром к ее лицу и чувствовать, как она бьется в твоих объятиях, как с каждым ударом сердца ее сопротивление ослабевает…
Так было много раз, так происходит и сейчас. Моя сегодняшняя подружка успевает только охнуть, дернуться разок-другой — и обмякает у меня на руках. Я быстро оглядываюсь — никого — затем гружу ее в свою машину и везу домой.
Вот он, мой любимый подвальчик! И сегодня я не один, сегодня со мной гостья! Я заботливо раздеваю ее, подвешиваю на цепи. Сердце трепещет в предвкушении, и пока моя подружка не пришла в себя, я готовлюсь: переодеваюсь, проверяю инструменты. О, чуть не забыл — музыка! У меня есть несколько особых сборников, под разное настроение. Сегодня, пожалуй, возьмем этот. Цепи за спиной звякают — и я включаю музыку.
Сначала немного Баха. Якобы не заметив того, что моя прелестница очнулась, я по очереди беру в руки инструменты и, держа их так, чтобы она видела, пальцем проверяю остроту и работоспособность. Сверкают изящным блеском скальпели, нежно пощелкивают зажимы и реберные расширители, жужжат шмелями пилы для костей — и все это вкрапляется в музыку, перемежается с заунывной тоской духовых, с плачем скрипок и ритмом барабанов. Это тоже игра. Тоже часть той картины, того произведения, которое я сегодня создаю.
Бах затихает, наступает пауза — и я поворачиваюсь. Моя гостья судорожно вертит головой, дергает привязанными руками и ногами, что-то мычит сквозь кляп. Все эти попытки освободиться, договориться, умолить — это тоже часть ритуала, часть красоты моего действа, моего спектакля. Но — нелюбимая часть. Поначалу я обходился без кляпа, однако слушать одни и те же крики, угрозы и увещевания со временем обрыдло. Если бы я мог, то обездвижил бы ее совсем, однако это — тоже химия, это неправильно и неестественно. Поэтому с некоторыми неудобствами приходится мириться.
Тем временем, вступает Вагнер с легкой, мелодичной вещью «Die Hochzeit». Под неспешный ритм, выводимый одним лишь фортепиано и наводящий на мысли о бренности и скоротечности бытия, скальпель в моей руке совершает свое первое па. Такое же легкое, как и мелодия, и плавная дуга срезает кожу на левом плече. Аккуратно, изящными лепестками свисает она вниз, и обнажившееся мясо в долю секунды окрашивается кровью.
Ту, когда почки на деревьях только начинают распускаться, а первые цветы пробиваются из-под слякотной земли сквозь бледно-желтую, как пергаментная кожа мумифицированного мертвеца, прошлогоднюю траву.
Такую, как сейчас. Эти месяц-полтора, пока весна не заиграет в полную силу, не разгонится, чтобы за следующим поворотом передать эстафету летней жаре, прекрасны своей дихотомичностью, двойственностью: вот рождается новая пора и умирает старая, вот строгая и величественная стать холода и льда уступает место улыбчивой и бесшабашной зелени жизни. Очень Шопеновское время: мелодичное, тихое, с легкой ноткой грусти.
Но если честно, есть и практические резоны. Конец марта и начало апреля — это самое удобное время для моих прогулок, для моих регулярных… занятий. В сумерки народу на улицах достаточно мало. Кто-то припозднился на работе и только возвращается домой. Кто-то идет из гостей или, наоборот, в гости. Еще слишком прохладно, слишком стыло вечерами, чтобы скверики и парки заполонили влюбленные парочки, а на всех скамейках возле подъездов расселись, как на насестах, неугомонные и пронырливые старушки. И это очень для меня удобно.
Похоже, сегодня неудачный день — совсем безлюдно. Погуляв час-другой по своему любимому парку, я потихоньку иду к выходу. Подождать еще или поискать счастья в другом месте? Смеркается, синева накрывает город.
Я уже почти дохожу до машины, когда замечаю, что навстречу идет девушка: молодая, высокая, с кругленьким симпатичным личиком; из-под модного белого плаща при каждом шаге выныривают кожаные сапожки на каблуках, в руках кокетливо покачивается сумочка.
Я тут же схожу с тропинки и прячусь в тени трех массивных кленов. Удобное место, хорошее. И она, похоже, не успела меня заметить — все так же идет, погруженная в себя. Я достаю из внутреннего кармана флакончик с хлороформом и носовой платок с моим вензелем в уголке. Все должно быть не только правильно, но и красиво — поэтому я не люблю все эти новомодные дистанционные станнеры. Даже шприцы с кетамином — это не то. Они похожи на нападение змеи: бросок, укус. Я же люблю другую охоту: жертва должна вся быть в твоей воле, своей рукой ты должен прижать платок с эфиром к ее лицу и чувствовать, как она бьется в твоих объятиях, как с каждым ударом сердца ее сопротивление ослабевает…
Так было много раз, так происходит и сейчас. Моя сегодняшняя подружка успевает только охнуть, дернуться разок-другой — и обмякает у меня на руках. Я быстро оглядываюсь — никого — затем гружу ее в свою машину и везу домой.
Вот он, мой любимый подвальчик! И сегодня я не один, сегодня со мной гостья! Я заботливо раздеваю ее, подвешиваю на цепи. Сердце трепещет в предвкушении, и пока моя подружка не пришла в себя, я готовлюсь: переодеваюсь, проверяю инструменты. О, чуть не забыл — музыка! У меня есть несколько особых сборников, под разное настроение. Сегодня, пожалуй, возьмем этот. Цепи за спиной звякают — и я включаю музыку.
Сначала немного Баха. Якобы не заметив того, что моя прелестница очнулась, я по очереди беру в руки инструменты и, держа их так, чтобы она видела, пальцем проверяю остроту и работоспособность. Сверкают изящным блеском скальпели, нежно пощелкивают зажимы и реберные расширители, жужжат шмелями пилы для костей — и все это вкрапляется в музыку, перемежается с заунывной тоской духовых, с плачем скрипок и ритмом барабанов. Это тоже игра. Тоже часть той картины, того произведения, которое я сегодня создаю.
Бах затихает, наступает пауза — и я поворачиваюсь. Моя гостья судорожно вертит головой, дергает привязанными руками и ногами, что-то мычит сквозь кляп. Все эти попытки освободиться, договориться, умолить — это тоже часть ритуала, часть красоты моего действа, моего спектакля. Но — нелюбимая часть. Поначалу я обходился без кляпа, однако слушать одни и те же крики, угрозы и увещевания со временем обрыдло. Если бы я мог, то обездвижил бы ее совсем, однако это — тоже химия, это неправильно и неестественно. Поэтому с некоторыми неудобствами приходится мириться.
Тем временем, вступает Вагнер с легкой, мелодичной вещью «Die Hochzeit». Под неспешный ритм, выводимый одним лишь фортепиано и наводящий на мысли о бренности и скоротечности бытия, скальпель в моей руке совершает свое первое па. Такое же легкое, как и мелодия, и плавная дуга срезает кожу на левом плече. Аккуратно, изящными лепестками свисает она вниз, и обнажившееся мясо в долю секунды окрашивается кровью.
Страница
1 из 2
1 из 2
