Мелкий — лет шести карапуз по имени Родька сопел и, основательно работая локотками, пробирался к передней двери автобуса. Следовало поторапливаться — за большими окнами мелькали кварталы Пискарёвки. Потолкавшись и достигнув цели, он стал на первой ступеньке, с виноватой хитрецой отворотив от кондукторши ясные голубые глазищи…
Добавить в моё избранное
5 мин, 28 сек 7026
— Проезд оплачиваем, — монотонно прогудела дородная тетка.
Шкет в раздолбанных сандалетах, коротких штанишках и застегнутой не на ту пуговицу рубахе переминался с ноги на ногу. Посматривая на дверь, помалкивал и ждал ближайшей остановки…
— Проездные не действительны — автобус частный! — обращаясь ко всем пассажирам, напомнила та и, обратив гневный взор на младого зайца, безнадежно повысила голос: — Оплачиваем проезд! Я кому говорю?!
Мальчуган же вместо того, чтобы пошарить по карманам мелочь или, в крайнем случае, затянуть знакомую, исполненную жалости бодягу, внезапно выкинул в проход ладошку с оттопыренным указательным пальцем и прошептал:
— РОдит!
— Чё? — оторопела кондукторша.
— Тетенька в вашем автобусе ребеночка сейчас рОдит! — повторил тот, тыча пальцем назад.
Толстуха набрала в легкие воздуха для выплеска накопившегося за день возмущения, как вдруг… салон огласил истошный вопль. Пассажиры слаженно закрутили головами, загалдели, заволновались. Вскочила с насиженного рабочего места и толстуха. На одном из сидений обхватив огромный живот руками, металась и орала бледная женщина…
— Ба! Паша, у нас тут рожать надумали! Скорее останавливай!
Не доехав сотни метров до остановки, автобус лихо распихал легковушки в крайнем правом ряду и визгнул тормозами у тротуара. С коротким шипением открылись обе двери. Первым на асфальт спрыгнул деловой малец; проворно глянув по сторонам и узнав Бестужевскую улицу, смешался с толпой…
Стройная обворожительная девица по имени Любочка легкой грациозной походкой плыла по Гражданскому проспекту. Легкость присутствовала во всем: в движениях, в озарявшей лицо улыбке, в одежде… Одежда была особенной и непривычной даже для искушенных в моде горожан.
— Прям хип хоп какой-то! — возмущенно шептали консерваторы, кося на голое тело сквозь зиявшие дыры невесомого, прозрачного платья.
— Авангард, — улыбался шлепавшим по мостовой босым ногам менее строгий народ.
— Ах! Тонкий хлопок от Тао Карихара! — заворожено млели знатоки.
Неприметно улыбаясь возгласам и оценкам, Любочка шла своей дорогой. Остановиться вынудил лишь другой — властный и почти грубый окрик.
— Минутку, гражданочка! — заинтересовался странной особой милицейский чин.
Девушка оглянулась, замедлила шаг. И с той же лучезарной улыбкой зашептала:
— Иди ко мне, милый. Иди…
Милый в погонах капитана послушно приблизился…
— Документики бы мне ваши… — враз утеряв строгость, пробормотал он, пялясь на дурманящую наготу.
— Зачем тебе скучные бумаги? И не стоит так на меня смотреть, — с лукавой назидательностью молвила она. Поведя красивою рукою, шепнула: — Посмотри лучше туда.
Блюститель поворотил голову влево и… застыл — у выхода из бутика стояла симпатичная молодая женщина. Оба в долгом изумлении смотрели друг на друга: женщина взволнованно теребила зеленый пакетик с покупками; капитан беспрестанно одергивал китель…
— Смелей же, дурачок, — подтолкнула Любочка мужчину. — Это счастье твое, — не проворонь!
И громко засмеявшись, пошла дальше. Через квартал шумного проспекта находился нужный поворот на Бестужевскую…
Болеслав Кондратьевич топал размашистой походкой по Пискаревке с северо-востока. В левой руке в такт шагам колыхалась авоська с гостинцем для Аиды…
На углу уютного, кладбищенского скверика привязались двое — вида потрепанного, опухшего; невыносимо смердящие перегаром. Видать, приняли за своего — выглядел Кондратич так же неважнецки: поношенный сюртучок с застиранными полинялыми брючками; схваченные проволокой носки старых ортопедических ботинок; крючковатые пальцы, побитые артритом; желтый зоб щитовидки над измятым воротом рубашки… Тяжелый запашок, исходивший от пожилого мужчины, имел, однако, другое происхождение — не глупости человеческой, а беззащитной слабости его перед многочисленными недугами.
— Слышь, подкинь, сколько можешь, — заучено твердил тощий сутулый алкаш, — а то загибаемся с самого утра.
— Пей с вечеру поменьше, — брезгливо отворачивался Болеслав.
Но и там натыкался взглядом на иссиня-фиолетовую рожу, бубнившую, точно молитву:
— Ну, дай, сколь не жалко, братан! Брата-ан, ну, сколько не жалко, да-ай, а?
Так и прошел бы Кондратьевич мимо. А тут на тебе! неожиданность, точно с неба холодный весенний дождь — рвет сутулый из рук авоську и бежит стремглав на длинных негнущихся ногах. И второй, завидев резвый поворот — за ним — делить добычу.
Ну что прикажете делать? Гаркнул вдогонку крепкое ядреное словцо — не идти ж к Аиде без гостинца!
Сутулый враз схватился за печень, осел… Рядом распластался второй, кажись, подвернув коленку…
И вот она — заветная авоська. Снова колышется в такт размашистым шагам.
Шкет в раздолбанных сандалетах, коротких штанишках и застегнутой не на ту пуговицу рубахе переминался с ноги на ногу. Посматривая на дверь, помалкивал и ждал ближайшей остановки…
— Проездные не действительны — автобус частный! — обращаясь ко всем пассажирам, напомнила та и, обратив гневный взор на младого зайца, безнадежно повысила голос: — Оплачиваем проезд! Я кому говорю?!
Мальчуган же вместо того, чтобы пошарить по карманам мелочь или, в крайнем случае, затянуть знакомую, исполненную жалости бодягу, внезапно выкинул в проход ладошку с оттопыренным указательным пальцем и прошептал:
— РОдит!
— Чё? — оторопела кондукторша.
— Тетенька в вашем автобусе ребеночка сейчас рОдит! — повторил тот, тыча пальцем назад.
Толстуха набрала в легкие воздуха для выплеска накопившегося за день возмущения, как вдруг… салон огласил истошный вопль. Пассажиры слаженно закрутили головами, загалдели, заволновались. Вскочила с насиженного рабочего места и толстуха. На одном из сидений обхватив огромный живот руками, металась и орала бледная женщина…
— Ба! Паша, у нас тут рожать надумали! Скорее останавливай!
Не доехав сотни метров до остановки, автобус лихо распихал легковушки в крайнем правом ряду и визгнул тормозами у тротуара. С коротким шипением открылись обе двери. Первым на асфальт спрыгнул деловой малец; проворно глянув по сторонам и узнав Бестужевскую улицу, смешался с толпой…
Стройная обворожительная девица по имени Любочка легкой грациозной походкой плыла по Гражданскому проспекту. Легкость присутствовала во всем: в движениях, в озарявшей лицо улыбке, в одежде… Одежда была особенной и непривычной даже для искушенных в моде горожан.
— Прям хип хоп какой-то! — возмущенно шептали консерваторы, кося на голое тело сквозь зиявшие дыры невесомого, прозрачного платья.
— Авангард, — улыбался шлепавшим по мостовой босым ногам менее строгий народ.
— Ах! Тонкий хлопок от Тао Карихара! — заворожено млели знатоки.
Неприметно улыбаясь возгласам и оценкам, Любочка шла своей дорогой. Остановиться вынудил лишь другой — властный и почти грубый окрик.
— Минутку, гражданочка! — заинтересовался странной особой милицейский чин.
Девушка оглянулась, замедлила шаг. И с той же лучезарной улыбкой зашептала:
— Иди ко мне, милый. Иди…
Милый в погонах капитана послушно приблизился…
— Документики бы мне ваши… — враз утеряв строгость, пробормотал он, пялясь на дурманящую наготу.
— Зачем тебе скучные бумаги? И не стоит так на меня смотреть, — с лукавой назидательностью молвила она. Поведя красивою рукою, шепнула: — Посмотри лучше туда.
Блюститель поворотил голову влево и… застыл — у выхода из бутика стояла симпатичная молодая женщина. Оба в долгом изумлении смотрели друг на друга: женщина взволнованно теребила зеленый пакетик с покупками; капитан беспрестанно одергивал китель…
— Смелей же, дурачок, — подтолкнула Любочка мужчину. — Это счастье твое, — не проворонь!
И громко засмеявшись, пошла дальше. Через квартал шумного проспекта находился нужный поворот на Бестужевскую…
Болеслав Кондратьевич топал размашистой походкой по Пискаревке с северо-востока. В левой руке в такт шагам колыхалась авоська с гостинцем для Аиды…
На углу уютного, кладбищенского скверика привязались двое — вида потрепанного, опухшего; невыносимо смердящие перегаром. Видать, приняли за своего — выглядел Кондратич так же неважнецки: поношенный сюртучок с застиранными полинялыми брючками; схваченные проволокой носки старых ортопедических ботинок; крючковатые пальцы, побитые артритом; желтый зоб щитовидки над измятым воротом рубашки… Тяжелый запашок, исходивший от пожилого мужчины, имел, однако, другое происхождение — не глупости человеческой, а беззащитной слабости его перед многочисленными недугами.
— Слышь, подкинь, сколько можешь, — заучено твердил тощий сутулый алкаш, — а то загибаемся с самого утра.
— Пей с вечеру поменьше, — брезгливо отворачивался Болеслав.
Но и там натыкался взглядом на иссиня-фиолетовую рожу, бубнившую, точно молитву:
— Ну, дай, сколь не жалко, братан! Брата-ан, ну, сколько не жалко, да-ай, а?
Так и прошел бы Кондратьевич мимо. А тут на тебе! неожиданность, точно с неба холодный весенний дождь — рвет сутулый из рук авоську и бежит стремглав на длинных негнущихся ногах. И второй, завидев резвый поворот — за ним — делить добычу.
Ну что прикажете делать? Гаркнул вдогонку крепкое ядреное словцо — не идти ж к Аиде без гостинца!
Сутулый враз схватился за печень, осел… Рядом распластался второй, кажись, подвернув коленку…
И вот она — заветная авоська. Снова колышется в такт размашистым шагам.
Страница
1 из 2
1 из 2
