— Придут за нами! Он открывает глаза и видит бледный овал лица с чёрными впадинами вместо глаз. В блеклых отсветах блестит плёнка пота.
6 мин, 34 сек 5581
— Придут за нами. — Уже шёпотом.
Он садится на кровати рядом с ней. Её спина подобна стальному стержню, лицо обращено к образам в изножье.
— Ложись, рано ещё, — говорит он, бережно охватывает её огромными ладонями и укладывает в постель. Она поддаётся, но стальной стержень из спины никуда не исчезает. Он ложится рядом, заглядывает ей в лицо, но ничего не может разглядеть в нём, кроме плёнки пота. Она не обращает на него никакого внимания.
Сон переломлен. За окном сиротливо озирается чахлый рассвет.
Надо бы дров наколоть, — думает он. Затем накидывает холстину на нагое тело, вдевает ноги в шаровары, и в лаптях на босу ногу выходит на крыльцо.
За дверью его встречает неприветливая сырость. Он присаживается на корточки и прикасается к земле. Та оказывается волглой, словно в лесу после затяжных дождей. Воздух же, напротив, обжигает гортань сухостью.
— Странно, — бормочет он себе под нос, обратив внимание, что на траве нет ни единой росинки. — Погода нынче не та. Эх, Природа-Матушка, болезная совсем стала.
Он подходит к чурке, нагибается за колуном, и тут его мозг, будто розгой, секут слова: «Придут за нами».
Хата стояла на отшибе. Перед ней — бескрайние луга, по правую руку — дремучий лес, из которого иногда — чаще по зиме — выбирались изголодавшиеся волки. Глядя на него, Иван вспоминал порою, как один из таких выблудивших решил полакомиться Марьяшей. Иван подоспел вовремя и свернул ему голову. Затем освежевал и бросил на опушку, дабы другим не повадно было. Шкура некоторое время лежала при входе, но скоро покрылась слоем грязи, и её выбросили.
Ближайшая хата стояла верстах в полутора, на соседнем холме.
Иван вдыхал сухой воздух полной грудью. В нём — в воздухе этом — словно не хватало чего-то, не давал он привычной лёгкости, и грудь сдавливало.
Рассвет боязливо пробирался по затянутому серой мглой небу, но светлее не становилось.
— Тьма Египетская, — сплюнул Иван и взялся обеими руками за топорище колуна.
Взмах — удар. Из-под колющей плоскости веером брызнули мелкие щепочки.
Плохо, — подумал Иван и провёл большим пальцем с зазубренным жёлтым ногтем по заточенной кромке колуна. — Острый. Он пожал плечами и размахнулся вновь. Взгляд Ивана соскользнул с полена и приковался к странному огоньку, мелькнувшему было меж деревьев.
Колун отмахнул узкую щепочку от полена, прошёл по касательной к чурке и отлетел в сторону, едва не раздробив Ивану челюсть.
— Чур, меня! — крякнул мужчина, — совсем плохой стал.
Однако отлетевший колун уже мало занимал его мысли. Иван пытался отыскать глазами замеченный огонёк. В ту долю мгновения, пока он видел его, мужчине показалось, что цвет пламени — если только это пламя — неестественный.
Почудилось верно, — решил он и продолжил колоть дрова.
Серость овладела миром вполне, когда Иван с охапкой дров ввалился в хату. Его суровый взгляд упал на Марьяшу, которая до сих пор нежилась в постели на лежанке.
— Вставай, лежебока! — Прикрикнул на неё мужчина. — День уж на дворе! — И более мягким тоном. — Я уже и дров наколол.
Она лишь взглянула на него, пробежала глазами по не подпоясанной холстине, усеянной прилипшими к ней щепочками, и отвернулась.
— Придут за нами. Хи-хи.
Хата, сложенная из некрашеных брёвен, потемневших от времени и сырости, стоит покинутая и жалкая. Один бок её просел, отчего заметно съехала соломенная крыша.
Перевязанные жерди, заменяющие забор, согнулись в поясном поклоне неизвестным гостям.
Дверь на кованых петлях — самом дорогом предмете интерьера, доставшемся Ивану по наследству — распахивается порывами ветра и жалобно скрипит. В некогда жилом доме царят сквозняки.
Видение было столь реальным, что Иван выронил дрова. Они упали к его ногам с гулким стуком и сухим треском.
— Марьяша, девочка моя болезная, кто придёт? — слова из пересохшей гортани выталкивались с трудом.
Женщина пожала плечами.
— Придут.
Пытаясь отрешиться от гнетущих мыслей, Иван принялся за натопку печи. Однако сырость и серость владели безраздельно всем существом его. Сырость, но в то же время необычайная сухость. Никогда ещё не было с ним такого.
Почему-то вспомнилась их лошадь, третьего месяца падшая от голода. В неурожайные годы тяжело приходится всем, не только людям. Нечем было тогда кормить Хвостунью, вот она и пала. Да ещё Марьяша, как назло приболела.
Мяса с Хвостуньи вышло немного — кожа да кости — но сколько-то протянуть она им дала.
Иван заглянул в плошку — муки осталось максимум на два раза, и то это если по одной лепёшке. Немного бобов, и два мешочка грибов — вот, собственно, и все запасы.
— Козьма говорит, что в энтом годе ни фрухтов, ни овощей не родилось, — сказал Иван, закончив с дровами.
Он садится на кровати рядом с ней. Её спина подобна стальному стержню, лицо обращено к образам в изножье.
— Ложись, рано ещё, — говорит он, бережно охватывает её огромными ладонями и укладывает в постель. Она поддаётся, но стальной стержень из спины никуда не исчезает. Он ложится рядом, заглядывает ей в лицо, но ничего не может разглядеть в нём, кроме плёнки пота. Она не обращает на него никакого внимания.
Сон переломлен. За окном сиротливо озирается чахлый рассвет.
Надо бы дров наколоть, — думает он. Затем накидывает холстину на нагое тело, вдевает ноги в шаровары, и в лаптях на босу ногу выходит на крыльцо.
За дверью его встречает неприветливая сырость. Он присаживается на корточки и прикасается к земле. Та оказывается волглой, словно в лесу после затяжных дождей. Воздух же, напротив, обжигает гортань сухостью.
— Странно, — бормочет он себе под нос, обратив внимание, что на траве нет ни единой росинки. — Погода нынче не та. Эх, Природа-Матушка, болезная совсем стала.
Он подходит к чурке, нагибается за колуном, и тут его мозг, будто розгой, секут слова: «Придут за нами».
Хата стояла на отшибе. Перед ней — бескрайние луга, по правую руку — дремучий лес, из которого иногда — чаще по зиме — выбирались изголодавшиеся волки. Глядя на него, Иван вспоминал порою, как один из таких выблудивших решил полакомиться Марьяшей. Иван подоспел вовремя и свернул ему голову. Затем освежевал и бросил на опушку, дабы другим не повадно было. Шкура некоторое время лежала при входе, но скоро покрылась слоем грязи, и её выбросили.
Ближайшая хата стояла верстах в полутора, на соседнем холме.
Иван вдыхал сухой воздух полной грудью. В нём — в воздухе этом — словно не хватало чего-то, не давал он привычной лёгкости, и грудь сдавливало.
Рассвет боязливо пробирался по затянутому серой мглой небу, но светлее не становилось.
— Тьма Египетская, — сплюнул Иван и взялся обеими руками за топорище колуна.
Взмах — удар. Из-под колющей плоскости веером брызнули мелкие щепочки.
Плохо, — подумал Иван и провёл большим пальцем с зазубренным жёлтым ногтем по заточенной кромке колуна. — Острый. Он пожал плечами и размахнулся вновь. Взгляд Ивана соскользнул с полена и приковался к странному огоньку, мелькнувшему было меж деревьев.
Колун отмахнул узкую щепочку от полена, прошёл по касательной к чурке и отлетел в сторону, едва не раздробив Ивану челюсть.
— Чур, меня! — крякнул мужчина, — совсем плохой стал.
Однако отлетевший колун уже мало занимал его мысли. Иван пытался отыскать глазами замеченный огонёк. В ту долю мгновения, пока он видел его, мужчине показалось, что цвет пламени — если только это пламя — неестественный.
Почудилось верно, — решил он и продолжил колоть дрова.
Серость овладела миром вполне, когда Иван с охапкой дров ввалился в хату. Его суровый взгляд упал на Марьяшу, которая до сих пор нежилась в постели на лежанке.
— Вставай, лежебока! — Прикрикнул на неё мужчина. — День уж на дворе! — И более мягким тоном. — Я уже и дров наколол.
Она лишь взглянула на него, пробежала глазами по не подпоясанной холстине, усеянной прилипшими к ней щепочками, и отвернулась.
— Придут за нами. Хи-хи.
Хата, сложенная из некрашеных брёвен, потемневших от времени и сырости, стоит покинутая и жалкая. Один бок её просел, отчего заметно съехала соломенная крыша.
Перевязанные жерди, заменяющие забор, согнулись в поясном поклоне неизвестным гостям.
Дверь на кованых петлях — самом дорогом предмете интерьера, доставшемся Ивану по наследству — распахивается порывами ветра и жалобно скрипит. В некогда жилом доме царят сквозняки.
Видение было столь реальным, что Иван выронил дрова. Они упали к его ногам с гулким стуком и сухим треском.
— Марьяша, девочка моя болезная, кто придёт? — слова из пересохшей гортани выталкивались с трудом.
Женщина пожала плечами.
— Придут.
Пытаясь отрешиться от гнетущих мыслей, Иван принялся за натопку печи. Однако сырость и серость владели безраздельно всем существом его. Сырость, но в то же время необычайная сухость. Никогда ещё не было с ним такого.
Почему-то вспомнилась их лошадь, третьего месяца падшая от голода. В неурожайные годы тяжело приходится всем, не только людям. Нечем было тогда кормить Хвостунью, вот она и пала. Да ещё Марьяша, как назло приболела.
Мяса с Хвостуньи вышло немного — кожа да кости — но сколько-то протянуть она им дала.
Иван заглянул в плошку — муки осталось максимум на два раза, и то это если по одной лепёшке. Немного бобов, и два мешочка грибов — вот, собственно, и все запасы.
— Козьма говорит, что в энтом годе ни фрухтов, ни овощей не родилось, — сказал Иван, закончив с дровами.
Страница
1 из 2
1 из 2