Давай поиграем

Внешний мир обходил нас стороной. Меня это не волновало: моей жизнью стали дом и он. Мне это нравилось.

Однажды он принес домой журнал. Думаю, это получилось случайно. Когда я заметила на столе глянцевую обложку, я заинтересовалась и подошла поближе, чтобы посмотреть. Название яркими буквами, чье-то улыбающееся лицо. На миг перед глазами словно заклубился туман, я вспомнила, как в своих снах видела это название. Входила в здание, которое украшала подобная вывеска.

Он тут же оказался рядом. Резко убрал журнал и сказал, чтобы я не обращала внимания.

— Но, кажется, я начала что-то вспоминать, — возразила я.

— Тебе только кажется. Это не настоящие воспоминания.

Я верила ему. Как верила ему всегда. Но с тех пор в его доме никогда больше не появлялось ни журналов, ни газет — даже по ошибке.

— Я хочу попробовать кое-что еще, — сказал он однажды.

— Что?

Вместо ответа он поднялся с кровати и подошел к шкафу. Взяв что-то, вернулся ко мне, и я увидела в его руке тонкий стилет. Склонив голову набок, я с любопытством смотрела на нож.

— Зачем он?

— Хочу предложить тебе новую игру.

Острыми гранями стилета мы пускали кровь друг другу, размазывали ее на обнаженных телах, с наслаждением слизывали вместе с дыханием. Наши игры стали куда изощреннее, а тела покрывала тонкая сеть шрамов. Они были лучшим свидетельством наших ночей, самым искренним дневником, по которому без труда вспоминался каждый раз, когда за нами закрывалась дверь его комнаты.

Я не следила за временем. Не помню, чтобы хоть раз посмотрела на часы. Время попросту перестало для меня существовать, став неизвестной и не волнующей меня субстанцией. Иногда мне казалось, что оно обходит наш дом стороной. Огибает его, обнимает.

— Моя любимая кукла, — твердил он.

Что может сделать марионетка, если вдруг оборвутся веревочки? Если она начнет терять опору? Она отыщет новую. Она сама станет кукольником. На один краткий миг. Этого достаточно.

Он стал работать чаще. Уезжать рано утром и возвращаться поздно вечером. Меня это не волновало. Но однажды после работы он даже не прикоснулся ко мне. И это повторилось.

— Ты нашел себе новую игрушку? — спросила я.

Он улыбался. Не смотрел на меня.

— О нет! Она ничуть не похожа на куклу. Она другая.

Я и он — это всегда было игрой. Но в ней не было мудрости шахмат, изящества покера или скользкой опасности «русской рулетки». Он делал ходы, я принимала правила игры. Но на этот раз я теряла его. И тогда я сделала свой единственный ход в нашей партии.

Когда он вернулся с работы и, улыбаясь, зашел в комнату, я уже ждала.

— Я хочу, чтобы твое сердце было только моим.

Он поморщился. Тогда я предложила ему сок из ягод смородины, который он так любил. Он выпил полный стакан, не почувствовав снотворного, которое я стащила из его медицинской комнаты. Он уснул. А я подумала, что в его комнате было много полезного.

Скальпелем я прошлась по его грудной клетке. Когда я вытаскивала сердце, его глаза распахнулись, кажется, в них плескалось удивление. Рассмотрев исходящий кровью орган, я на веревочке подвесила его к люстре. Капли крови стремительно срывались вниз и впитывались в ковер.

Развороченное тело следовало привести в порядок. Во дворе я облила его кислотой. А через неделю перенесла в комнату, уложила в его кровать. На столе уже стояло его сердце. Его плавающее в формалине сердце, которое теперь всегда мое.

В холодильнике много еды. Мир снаружи меня больше не интересует. Я хожу по дому, будто привидение, огибаю пятна запекшейся крови на полу, заглядываю в медицинскую комнату. Здесь пусто и тихо. Остались только я, он и тени нашей игры.

На самом деле, он меня создал. А я подсматривала его сны, пока не научилась дышать. Случается, я до сих пор так делаю. Тихонько, босиком пробираюсь по холодному полу. Претворив за собой дверь, забираюсь в его кровать, чувствую его самого. Я прикрываю глаза и до утра охраняю его покой.

Но я знаю, теперь ему ничего не снится.