Счастливы вместе

— Или гулянье не в радость?

Тихохват приподнял вихрастую голову, глянул на меня исподлобья.

— А тебе-то чего? — спрашивает.

— Да так… — Я поковыряла носком землю и вдруг, сама того не ожидая, брякнула: — Дело есть к тебе.

Тихохват передернул плечами.

— У тебя — ко мне?

— Ну да, — выдохнула я. — Только, чур, уговор — никому не слова!

Он прищурился.

— Что-то я тебя, Крапива, нынче не узнаю.

— А ты когда последний раз со мной разговаривал-то?

— Что верно, то верно, — он почесал за ухом. — Помнишь, как ты нам с Кренделем хари разукрасила? Когда это было-то? Года четыре назад?

— Да уж, почитай, все пять, — ухмыльнулась я. — А что, скажешь, не по заслугам получил?

— Да нет, если я так скажу, то ты, чего доброго, опять меня отдубасишь, — покачал головой Тихохват.

Я прыснула, и он тоже от души рассмеялся.

— Стало быть, мир? — я протянула руку.

— Лады, — он порывисто поднялся и хлопнул меня по ладони. — Ну, что там у тебя за дело, да еще и тайное такое?

От него попахивало брагой.

— Пошли в отцовскую кузню, там все узнаешь.

Он помешкал малость, кинул взгляд на толпившихся у костра парней и девчат, но потом махнул рукой.

— А, шут с ними! Идем.

Я привела его в кузню и засветила лампадку. Потом вынула из-за пазухи зеркальце. Зарьянка, видать, давно уже нас дожидалась: на щеках румянец так и пылает.

Тихохват с любопытством следил за моими действиями, явно не соображая, что к чему.

Я подняла зеркальце и подошла к нему вплотную.

— Ну как, нравится? — спрашиваю у Зарьянки.

Та еще больше зарделась и только головой закивала.

— Да вообще-то, ничего, — усмехнулся Тихохват.

Видать, подумал, что это я к нему обращаюсь.

— Ну, так хватай! — говорю.

Тихохват опешил.

— А чего хватать-то?

А Зарьянка все медлит.

Тогда я как заору:

— Хватай, тебе говорят! Когда еще другой раз выпадет!

И тут Тихохват меня как хватанет!

Я так и задрожала вся. Сразу видно: знает, плут, за что хватать. Только что ж это такое? Ведь я его, стало быть, сестрице родимой обещала, а он что вытворяет, паскудник!

Отпихнула я его и снова ору Зарьянке:

— Да хватай же, леший тебя задери!

А Тихохват опять на меня напрыгнул. Сграбастал — аж зеркало в угол отлетело. На пол повалил, под себя подмял, а сам в ухо что-то шепчет.

Я рычу, вырываюсь, а он, точно полоумный, тискает меня где ни попадя — и хоть бы что.

Тут я света белого невзвидела. В глазах потемнело, в груди все так и забурлило… Нашарила я что-то на полу — тяжелое такое — да как хвачу его по распаленной головушке! Он тут же и отцепился.

Уселась я, головой помотала. Глянула: батюшки! Лежит бедняга Тихохват навзничь, и под волосами у него черное пятно расползается. А рядом гвоздильня валяется, на которой гвозди куют, — вся в крови.

Схватилась я за голову — да как завою!

Первым отец прибежал, потом уж и другие…

… Утром мужики на сходе порешили: нет на мне вины. Тихохват сдури насильничать полез — что еще девке оставалось? Не нарочно ведь. Правильно решили, одним словом. Только сдается мне, без отцовского участия тут не обошлось — не иначе батюшка кое-кого наперед подарками задобрил…

В общем, схоронили мы всей деревней непутевого нашего Тихохвата — погоревали, как водится, поплакали…

Вечером я зеркальце достала, глядь: а Зарьянка вся так и сияет, в глазах искорки поблескивают.

— Чему радуешься-то? — спрашиваю.

Не ответила. Только глазами лукаво повела — да в сторонку отодвинулась. А в зеркале вдруг вихрастая голова возникла.

— Тихохват! — ахнула я.

Подмигнул он мне и рот до ушей растянул. Привлек к себе Зарьянку, постояли они щека к щеке, поулыбались. А напоследок помахали мне беспечно — да и канули куда-то в глубину зеркала.

Я вздохнула и запрятала зеркальце поглубже в короб.

Первая ночь ведь у молодых. Пусть потешатся.