Каждая

Жидкость переливается через уступ, течёт по полу, и её тяжёлый запах смешивается с вонью мочи и фекалий. В ней возятся мухи. Другие проносятся мимо и исчезают за перегородкой. Только их жужжание нарушает тишину, да ещё из крана капает вода.

В зазоре между дверцей и порогом виднеется носок светлой женской туфли, заляпанный красными пятнами. Он чуть подрагивает.

— Вам плохо? — спрашивает Лида. Ответа нет, потому что она сказала глупость. Подмывает броситься прочь и позвать на помощь. Вместо этого она, осторожно ступая, подходит к кабинке. И делает ещё одну глупость — стучит в дверцу. Дребезжание металла кажется оглушительным.

Стоя в луже крови — чего же ещё? — Лида пытается развернуться и убежать, но ноги не слушаются её, а руки хватаются за дверцу и тянут.

На унитазе сидит, откинувшись к стене, рыжеволосая девушка в кофейном жакете. Её глаза широко распахнуты, рот приоткрыт, руки поникли. На крючке сбоку висит бежевая сумочка.

Лида переводит взгляд вниз и не сразу осознаёт, что же видит.

Между разведенных ног девушки зияет огромная дыра. По её краям свисают неровные обрывки кожи и мяса, слева видна кость. Кровь, стекающая через край унитаза, выкрасила бёдра, юбку и спущенные трусики в густо-алый цвет.

Лида уже открывает рот, чтобы закричать, когда там, где раньше было влагалище девушки, начинается какое-то движение. Мёртвая плоть шевелится, выплёскивая кровь, расходятся рваные складки — и показывается, ворочаясь, белесая головка размером с детский кулак. С чмокающим звуком она выталкивается, и жирное тельце шлёпается в раковину. Через мгновение оно появляется на ободе. Лида замечает нечто новое — небесно-голубую радужную оболочку у неё на боку и чёрную прорезь зрачка, который бессмысленно пялится на Лиду.

В головке перемазанной личинки открывается отверстие, из него вытекает мутноватая жидкость, и Лида, согнувшаяся в рвоте, знает, что это не слюна…

Убежать не удаётся. Она поскальзывается и падает у третьей кабинки, разбив скулу. В глазах мгновенно темнеет, но слышится всё с удивительной ясностью: что-то мягкое свалилось на плитку, проволоклось по уступу, захлюпало по луже.

Когда скользкое тельце заползает ей под штанину, Лида визжит. Она катается по полу и бьёт себя по ноге, но влажное прикосновение взбирается всё выше и выше: лодыжка, голень, колено, бедро, промежность. Между ног становится мокро.

Не переставая вопить, она запускает туда руку и вытаскивает личинку, рот которой уже открыт и слюнявит. Та корчится, но Лида только сжимает её крепче и ползёт к открытой кабинке. Зрение ещё не восстановилось, и всё же у неё получается найти унитаз и швырнуть в него тварь.

Лида хватается за шнур, свисающий с бачка. Но медлит секунду, прежде чем дёрнуть.

Из раковины на неё смотрят голубые, зелёные, карие радужки. Они безостановочно, словно стёкла в калейдоскопе, перемешиваются в дерьме и белой слизи.

Вода уносит их все.

Лида ковыляет от кабинки к кабинке и пускает смыв. Когда снизу бьёт струя, ноги трупа дёргаются.

Закончив с женской комнатой, она выходит наружу, не замечая летнего неба и людей, которые убегают при её виде, и проделывает то же в мужской.

А потом садится на холодный пол, закрывает глаза и, перед тем как потерять сознание, думает. Мухи облепляют её кожу.

Она думает о семени, которое пробирается сейчас в её матку, и о том, кому оно принадлежит.

О существах, которые несутся сейчас по трубам в место, где их ждёт пища, укрытие и другие трубы.

О том, как они устремятся по этим трубам вверх — всей силой похоти, в слепом желании того, что им может дать каждая женщина в городе.

Каждая.