Дон Жуан

Ключ неохотно открыл тяжелую дверь, и она, оглушительно скрипя, пропустила позднюю гостью в камеру-одиночку для высокородных арестантов.

Донна Мерседес поставила фонарь на присыпанный соломой пол и, дрожа, прислонилась к влажной стене. Сердце, будто обезумев, колотилось в груди.

Узник преспокойно спал, хотя на рассвете его ждала казнь. С минуту женщина нерешительно смотрела на него, испытывая нетерпение и страх одновременно.

Пересилив себя, тихо позвала:

— Дон Жуан… Просыпайтесь, дон… Мужчина пошевелился, гремя ножными кандалами.

— Кто вы? Что вам нужно?

— Дон Жуан, я пришла скрасить последние минуты вашей жизни. Утром вы окажетесь в руках палача, но перед этим можете выполнить одно из своих обещаний.

Мужчина поднялся с тонкого тюфяка и сделал шаг к незнакомке:

— Мне знаком ваш голос. Хотя, нет, не могу вспомнить… — Ах, чтобы помнить имена десятков брошенных женщин, нужно обладать, поистине, превосходной памятью!

— Узнаю этот острый язычок! Донна Мерседес де ля Кальдерон, разве можно забыть ваши прекрасные глаза? — Узник хмыкнул.

— Или руки-тиски вашего безумного мавра?

Донна едко засмеялась.

— Боюсь, вы запомнили только несдержанность моего охранника, который до смерти вас ненавидит.

— А вы, донна? — спросил он и потянул за краешек мантильи, обнажая беззащитные, хрупкие плечи женщины.

— Вы ненавидите меня?

— Нет, — прошептала она с неприкрытым облегчением и прижалась к нему всем телом, — но вы должны принадлежать только мне. Мне одной… Обжигая поцелуями ее шею, он шепнул:

— Тогда я был бы не я… Донна, словно облитая кипятком, оттолкнула его и бросилась к двери. Точнее попыталась — мужчина успел схватить ее за талию и жарко зашептать:

— Останьтесь, Мерседес… Позвольте вспомнить перед смертью нежность вашей шелковой кожи… сладость ваших совершенных губ… Горячее дыхание шевелило волосы на ее затылке. Он говорил и говорил. И женщина замерла, завороженная его бархатным голосом, жаром его тела. Так просить умел только он.

Разум недолго боролся с сердцем. Донна пришла в тюрьму, чтобы открыть Жуану глаза: именно из-за нее он оказался здесь.

Именно ее ненависть уготовила ему смертельный приговор. Три года назад он соблазнил и покинул ее. И она дала себе клятву стать для него не обычной женщиной, одной из многих, а той, которая изменит его жизнь, уничтожит его. Ее имя он произнесет перед смертью, пускай и с ненавистью.

Но теперь Жуан снова был рядом. Его руки вновь нежно ласкали ее плечи… И она забыла, что ненавидит его. Последние здравые, незатемненные желанием мысли ужаснули донну откровенным цинизмом: «Мой… Никакая женщина, вообще никто… никто не встанет между нами… Только смерть. Но к этой сопернице не ревнуют»… Сквозь решетку в камеру заглянул рассвет. Лучи восходящего солнца прогнали тьму ночи, но не из его души. Жуан не спал. Одиночество и страх голодным волком рвали его душу. Еще несколько часов — и он попадет в руки палача. Постепенно пришло болезненное осознание: он уже другой, он изменился. Смелость, дерзость и везение авантюриста-сердцееда остались в прошлом. Он чувствовал, как отмирает часть его души.

И вспомнил рассказ старой гитаны*, которую когда-то встретил по дороге в Мадрид.

Худая, почти черная от времени и солнца женщина с удивительной точностью пересказала семейную легенду о его рождении.

Наследник выдающегося рода появился на свет мертвым. Холодный, сморщенный, с пуповиной вокруг шеи, он напугал повивальных бабок. Служанки рыдали над бессознательной юной матерью и ее бесталанным сыном. Но вдруг все замерли — в комнату вошла девушка в белом, сияющем до рези в глазах платье. Ее снежные волосы, лилейная кожа и то, как она смотрела, будто заглядывая в душу, испугало женщин. Только старая гитана, которую позвали в последние минуты тяжелых родов, почтительно поклонившись, отошла от колыбели, пропуская к ней незнакомку.

Девушка взяла ребенка на руки. Легонько дунула ему в лицо и, поцеловав, вернула в кроватку.

Когда беловолосая исчезла, тишину разорвал детский плач: громкий, голодный. Крик мальчика объявил всему миру о том, что он жив… После такого двойного рождения Жуан не раз оказывался на грани жизни и смерти. И каждый раз, в самую последнюю минуту, приходила она — призрачная, светловолосая, в неизменном белом платье. И молчаливая. Она никогда явно не помогала ему. И все-таки одно ее присутствие делало его сильнее. Жуан считал, что она — его ангел-хранитель. И поэтому не поверил старой гитане, заявившей, что его полюбила сама Смерть… Толпа волновалась, бурлила — сегодня казнили героя войны, непобедимого дуэлянта дона Жуана де Альмавила.

Хасан, двухметровый мавр-телохранитель, заботливо оберегал хозяйку от чужих прикосновений. Вслушиваясь в выкрики знати и простых горожан, он выглядывал осужденного.