Роковая женщина

Да, только доводила.

Черт! Даже интересно. Доведет или не доведет? Это сколько всего надо проделать по женской части, чтобы я застрелился как Борис, и пропал, как Глеб?

Он спустил воду.

Она унесла все его страхи.

Он вернулся в спальню.

Ксения возлежала обворожительною Клеопатрой, ждущей Цезаря. На ней было новое белье.

Он снимал с нее черное, а теперь все пронзительно алое.

Совсем другая женщина.

Он набросился.

Она целовала его, как сладкое прошлое.

Он вошел в нее, как в будущее.

Она, вонзив в его плечи красные длинные ноготки, закричала.

Он сдавил ее и почувствовал маленькой и беззащитной, полностью ему отдавшейся.

Потом он лежал на ее груди и слушал.

— Когда умер Миша, я вспомнила тебя. Они все отдавались мне, они делали все, чтобы я была, а ты — нет. Ты любил, ты спрашивал, ты отдавался, ты даже унижался, но что-то оставалось только твоим. И это только твое, эта твоя зарытая кость, тянула меня, до сих пор тянет. Я часто вижу ее во сне. Я вижу себя черной стройной сукой, которая лежит тенью в пустом, да, совершено пустом углу, лежит и грызет в мыслях эту твою кость… — Ты хочешь, чтобы я умер от любви к тебе? — поцеловал женщину Евгений Евгеньевич. Было уже утро, новое доброе утро, и умирать для статистики ему совсем не хотелось.

— Да… Все женщины хотят, чтобы их мужчины умирали от любви к ним.

Смирнов понял Ксению.

Он тоже хотел бы, чтобы его женщины умирали от любви к нему.

В абстрактном смысле.

А у нее ум конкретный… Concrete mind = бетонный ум.

— А с кем ты сейчас живешь? — решил он не будоражить себя рефлексиями.

— С кем ты здесь?

Вложил ей руку меж ног. У коленок. Медленно повел вверх, пока мизинец не вошел во влагалище.

— С Мишиным заместителем, Александром Константиновичем.

— На похоронах он сказал, что занял его место в Управлении. И хотел бы… — Занять его место в твоей постели… Мизинец наслаждался безнаказанностью. Ребро ладони голубило клитор. Он был огромным. Пальцы ласкали шелковое бедро.

— Да, примерно так. Он хороший, но немножечко жмот. Миша тратил на меня деньги направо и налево, и ему это нравилось.

Потрогала его. Как булочку. «Черствая, не черствая?» Булочка была свежей. Мягкая, дальше некуда.

— А как ты его прикончила? — убрал руку.

— Дурак, — равнодушно констатировала.

— Я же сказала — он застрелился.

— А за что прикончила?

— Еще до замужества, я еще к тебе ходила, он дал мне тысячу баксов и оставил в своей квартире с N.

Изумленно оглянул с ног до головы.

— Ты спала с ним?! — N был известен каждому россиянину, имевшему глаза и уши.

— Да. Если бы я отказалась… Да ты знаешь.

Она безучастно смотрела в потолок.

— Как здорово! — голос Смирнова стал подчеркнуто ровным.

— Оказывается, я с самим N сметану месил.

— Если бы он узнал про это… Я так боялась, что ты станешь ходить за мной и умолять вернуться. За тебя боялась.

Она лгала.

— Так ты Мишу из-за этой тысячи баксов до самоубийства довела? За то, что продал?

— Не за тысячу баксов, а за семь. N спал со мной семь раз. И семь раз Миша меня бил.

— Любил, что ли?