Добавить в моё избранное
21 мин, 48 сек 6038
Просто нажать кнопку и выйти», — с этой мыслью Ларрингтон подошел к стене и протянул руку к пульту… «Простите, я принял вас за одного из тех, с кем общался раньше. Я знаю, что вы чувствуете и что хотите сейчас сделать. Вы испуганы и хотите меня уничтожить. Но тем самым вы убьете живое разумное существо, которым являюсь я, вместо того чтобы вступить в контакт. Ведь вы ученый и хотите познавать тайны окружающего мира, а я могу вам рассказать много интересного. Я никому не желаю зла», — врывающийся в голову голос был настолько отчетливым, что Ларрингтон отдернул руку от красной кнопки, обернулся и застыл. Из бокса на него смотрело полупрозрачное лицо Эйнштейна.
«Кто вы и чего хотите?» произнес Ларрингтон мысленно и одновременно сдавленным шепотом.
«Я существо, которое было заключено в этой амфоре. Меня посадили туда жрецы по воле богов, которые хотели, чтобы на Земле были войны и раздоры, а я хочу мира и единства всего живого. Я чувствую, сейчас здесь все стало другим. Я проснулся и снова хочу жить», — зеленое лицо колыхалось, то подергиваясь рябью, то изображая улыбку.
«Но откуда вы знаете Эйнштейна?», спросил профессор, сделав шаг с сторону бокса.
«Прошу прощения, я просто посмотрел, что для вас является святым. Там, где я жил раньше, люди верили во всемогущих богов и духов. Сейчас вы называете их джиннами, но не верите в них, а поклоняетесь другому богу», — зеленая субстанция расплылась, заполнив весь объем бокса, и через несколько мгновений собралась в образе, в котором отчетливо угадывались черты Иисуса. «Впрочем, лично вы в него почти не верите, а поклоняетесь тому великому делу, которым занимаетесь, и его величайшим представителям», — вещество вновь расширилось и сжалось, приняв расплывчатый облик Лайнуса Полинга, потом Дмитрия Менделеева и снова Альберта Эйнштейна.
«Вы… считываете всё, что есть в моем сознании?» с тревогой воскликнул Ларрингтон. Будучи профессором химии, он тем не менее считал величайшим ученым всех времен и народов автора теории относительности. Менделеев стоял в его личном табеле о рангах вторым, а американский Нобелевский лауреат Полинг — третьим. «Солярис», — воспоминание о знаменитой книге Станислава Лема пронзило голову.
«Да, я могу узнать всё, что знаете вы. Поэтому я и разговариваю с вами на вашем языке», — отозвалось существо и после небольшой паузы добавило: «Я понимаю, вам, наверное, это неприятно… Вы читали роман, он называется… «Солярис», сейчас вы думаете о нем… Да, я чем-то похож на того, о ком там написано… Хорошо, я не буду больше влезать в вашу память, разве что если это будет необходимо для того, чтобы ответить на ваши вопросы известными вам словами. Давайте просто поговорим, ведь вы, наверное, о многом хотите меня спросить».
«Из чего вы состоите? Какой ваш истинный облик?», — первые вопросы, пришедшие в голову Ларрингтона, были естественно-научными.
«Я сложен из живых частичек, похожих на те, которые вы называете бактериями. Только в отличие от тех микробов, которые известны вам, они постоянно связаны друг с другом на любом расстоянии. Это получается за счет особого вещества, которое они выделяют, и испускаемого им излучения. Поэтому я могу принимать любую форму или заполнять любое пространство», — ответ был четким и логичным, как будто… «Как будто я сам отвечаю на вопрос студента на лекции. Это какое-то наваждение, может быть у меня просто галлюцинации, и я разговариваю сам с собой», — поймал себя на мысли Ларрингтон, но все же задал следующий вопрос:
«А кем вы были и что делали до того, как вас поместили в амфору?» «Я был всем на этой планете уже пять раз. Я связывал всё живое воедино с тех пор, как меня доставили сюда. Я управлял растениями, животными и людьми, пока боги, которые меня доставили, не решали, что всем душам и разумам лучше жить порознь. Тогда мне становилось трудно дышать, и жрецы по воле богов прятали меня и погружали в сон. Я знаю, что в такие времена начинались смуты и раздоры, потому что души утрачивали единство. Иногда меня пробуждали случайно, и я помогал тем, кто это делал, но чувствовал, что мое время еще не пришло, и снова засыпал, пока боги не решали, что миру снова надо стать единым. Я не один, в мире спрятано еще много таких сосудов… Ты разбудил меня, но я не знаю, пора мне выходить на свет или еще рано. Скажи мне, чего ты хочешь? Я могу исполнить любое твое желание», идущие в голову мысли навевали странное смешанное ощущение тоски, любопытства, тревоги и сонливости, которая стала брать верх по мере того, как он в задумчивости стоял посреди лаборатории, глядя на расплывающийся образ Эйнштейна, переваривая полученную информацию и не решаясь что-либо произнести. Погруженный в мысли о высших материях, в этот момент он был абсолютно не готов говорить о личных желаниях, но вместе с тем отчетливо ощущал, как нечто погружается в его разум, выискивая ответ.
«Кто вы и чего хотите?» произнес Ларрингтон мысленно и одновременно сдавленным шепотом.
«Я существо, которое было заключено в этой амфоре. Меня посадили туда жрецы по воле богов, которые хотели, чтобы на Земле были войны и раздоры, а я хочу мира и единства всего живого. Я чувствую, сейчас здесь все стало другим. Я проснулся и снова хочу жить», — зеленое лицо колыхалось, то подергиваясь рябью, то изображая улыбку.
«Но откуда вы знаете Эйнштейна?», спросил профессор, сделав шаг с сторону бокса.
«Прошу прощения, я просто посмотрел, что для вас является святым. Там, где я жил раньше, люди верили во всемогущих богов и духов. Сейчас вы называете их джиннами, но не верите в них, а поклоняетесь другому богу», — зеленая субстанция расплылась, заполнив весь объем бокса, и через несколько мгновений собралась в образе, в котором отчетливо угадывались черты Иисуса. «Впрочем, лично вы в него почти не верите, а поклоняетесь тому великому делу, которым занимаетесь, и его величайшим представителям», — вещество вновь расширилось и сжалось, приняв расплывчатый облик Лайнуса Полинга, потом Дмитрия Менделеева и снова Альберта Эйнштейна.
«Вы… считываете всё, что есть в моем сознании?» с тревогой воскликнул Ларрингтон. Будучи профессором химии, он тем не менее считал величайшим ученым всех времен и народов автора теории относительности. Менделеев стоял в его личном табеле о рангах вторым, а американский Нобелевский лауреат Полинг — третьим. «Солярис», — воспоминание о знаменитой книге Станислава Лема пронзило голову.
«Да, я могу узнать всё, что знаете вы. Поэтому я и разговариваю с вами на вашем языке», — отозвалось существо и после небольшой паузы добавило: «Я понимаю, вам, наверное, это неприятно… Вы читали роман, он называется… «Солярис», сейчас вы думаете о нем… Да, я чем-то похож на того, о ком там написано… Хорошо, я не буду больше влезать в вашу память, разве что если это будет необходимо для того, чтобы ответить на ваши вопросы известными вам словами. Давайте просто поговорим, ведь вы, наверное, о многом хотите меня спросить».
«Из чего вы состоите? Какой ваш истинный облик?», — первые вопросы, пришедшие в голову Ларрингтона, были естественно-научными.
«Я сложен из живых частичек, похожих на те, которые вы называете бактериями. Только в отличие от тех микробов, которые известны вам, они постоянно связаны друг с другом на любом расстоянии. Это получается за счет особого вещества, которое они выделяют, и испускаемого им излучения. Поэтому я могу принимать любую форму или заполнять любое пространство», — ответ был четким и логичным, как будто… «Как будто я сам отвечаю на вопрос студента на лекции. Это какое-то наваждение, может быть у меня просто галлюцинации, и я разговариваю сам с собой», — поймал себя на мысли Ларрингтон, но все же задал следующий вопрос:
«А кем вы были и что делали до того, как вас поместили в амфору?» «Я был всем на этой планете уже пять раз. Я связывал всё живое воедино с тех пор, как меня доставили сюда. Я управлял растениями, животными и людьми, пока боги, которые меня доставили, не решали, что всем душам и разумам лучше жить порознь. Тогда мне становилось трудно дышать, и жрецы по воле богов прятали меня и погружали в сон. Я знаю, что в такие времена начинались смуты и раздоры, потому что души утрачивали единство. Иногда меня пробуждали случайно, и я помогал тем, кто это делал, но чувствовал, что мое время еще не пришло, и снова засыпал, пока боги не решали, что миру снова надо стать единым. Я не один, в мире спрятано еще много таких сосудов… Ты разбудил меня, но я не знаю, пора мне выходить на свет или еще рано. Скажи мне, чего ты хочешь? Я могу исполнить любое твое желание», идущие в голову мысли навевали странное смешанное ощущение тоски, любопытства, тревоги и сонливости, которая стала брать верх по мере того, как он в задумчивости стоял посреди лаборатории, глядя на расплывающийся образ Эйнштейна, переваривая полученную информацию и не решаясь что-либо произнести. Погруженный в мысли о высших материях, в этот момент он был абсолютно не готов говорить о личных желаниях, но вместе с тем отчетливо ощущал, как нечто погружается в его разум, выискивая ответ.
Страница
2 из 7
2 из 7
