Научная история

— Красивая — это мало сказать… Красивая, породистая, сексапильная, умная, добрая, остроумная, находчивая, строгая… Прибавьте ко всему этому еще родинку над правой грудью, интимную такую, малюсенькую родинку… И крохотный изюмистый шрамик точно там, где брахманы себе кляксу ставят. Все у нее, короче, по теме, хоть и одевается безвкусно и бижутерию копеечную любит. Короче, вцепилась она в меня своими этими клешнями, ну, кроме бижутерии и желтых штанов, конечно, и ни туда мне, ни сюда. Как почувствует, что у меня на стороне интимные отношения образуются, так сразу цап-царап. Пригласит к себе в кабинет, к груди прижмет, поцелует жарко, нальет коктейля из своей органической химии, запрется на ключик, и час я на облаках… Да таких облаках, что неделю после них ни о чем и мечтать невозможно. После нее любая женщина на полдня как воздух невидимой становилась… — Ну и женились бы, если она такая… — Конечно, женился бы… Но она замужем, и муж — инвалид. Представляете, на собственной свадьбе позвоночник сломал и обездвижил навеки. Спускались они из ресторана к машине с куклами на капоте, так он то ли запутался в ее шлейфе, то ли нога в бантик на подоле попала, то ли просто в глазах ее утонул своим жениховским вниманием — и бряк на ступеньки. Жанна Сергеевна всегда навзрыд плачет, когда об этом рассказывает. Они даже не спали не разу, представляете?

— А втроем жить не пробовали?

— Как же не пробовали! Пробовали… Неделю я продержался… — А почему всего неделю?

— Ну, вы же знаете, у человека, если одно чувство отключается, то другое обостряется… — Да, знаю, — грустно покивал Роман Аркадьевич.

— Так у Владислава Андреевича слух и обоняние обострились… Он своим носом все слышал. Разденется Жанна в соседней комнате — он слышит. А как не слышать — запах-то у нее ой какой! Божественный… Смирнов, недавно прочитавший «Парфюмера», прикрыл глаза, медленно втянул в легкие воздух. Ноздри его трепетали от вожделения.

— И все по-своему пахнет, — продолжил он мечтательно.

— Ручка, животик, груди… Да, груди… Одна, знаете ли, лесной земляникой чуть-чуть, а другая вовсю майским вечером. А как все остальное! Вы понимаете, что я имею в виду… Полуобморочно, сладко полуобморочно… О, Господи, что же я так разоткровенничался? Я вас не шокирую своей открытостью? Не кажусь беспринципным?

— Да нет, — пожал плечами Роман Аркадьевич, немного недовольный тем, что Смирнов завершил свои интимные реминисценции.

— Вот только я не пойму, как вы от этих запахов ушли? Не хотели мучить инвалида?

— Инвалида… — повторил Смирнов, неприязненно скривив губы.

— Однажды утром, когда она его на утку сажала, этот инвалид, желчно улыбаясь, рассказал, что между нами в прошедшую ночь было. Куда я ее целовал, куда она меня, что она делала, что я, и сколько. Да так подробно и с деталями, как будто своими глазами все видел. А ведь от нашей с Жанной спальни до его спальни — метров десять с тремя поворотами и тремя дверьми… Короче, не смог я интимной жизнью под наблюдением жить, не смог на него, несчастного, смотреть — на ужин она ведь его выкатывала, и он ел меня, глазами ел, — не смог жить жалостью, и ушел, малодушный и сам себе противный.

— Я вас понимаю… — проговорил Роман Аркадьевич, находясь мыслями и обонянием в доме Жанны Сергеевны.

— Но вы все время уходите от истории с крабами.

— Ничего я не ухожу. После ухода от Жанны, я взял отпуск и уехал в Железноводск водички минеральной попить от такой нервозной жизни. И там познакомился с саратовчанкой Ларисой. Они с Жанной были как лед и пламень, как плюс и минус, в общем, были диаметрально разными. Нет, не подумайте, Лариса тоже была красива, сексапильна, породиста, умна и добра, но как-то по-другому. Жанна, знаете ли, больше снаружи красива была, а Лариса вся изнутри светилась… — Почему вы говорите о них «была»? Они умерли? — округлил глаза Роман Аркадьевич.

— Да… Одна фактически, а другая виртуально, — почернел Смирнов и, торопливо закурив, продолжил:

— Короче, влюбился я до потери твердости голоса. Вы не представляете, как мы гуляли по окрестностям Железноводска. Целовались на скамеечках, лицо к лицу вино вкусное в кафешках пили… Пили, пьянея от любви, в чащи уходили, кизил кушали из ладошек, рука в руке шли, решали, сколько мальчиков заведем, сколько девочек, куда отдыхать будем ездить… Потом в Москву я ее увез. В свое Люблино. Вы не представляете, как моя холостяцкая квартирка преобразилась! Она вмиг все переставила, с моей помощью, конечно, занавески повесила, все вычистила. Я и вообразить не мог, что мое гнездышко может превратиться в Эдем, тем более, я, честно, говоря, считал его весьма уютным и хорошо приспособленным, как для умственной, так и фактической жизни… — А как Жанна Сергеевна?

— Когда отпуск кончился — в науке он длинный, тридцать шесть рабочих дней — и я пришел на работу, все счастье мое прекратилось.