Бритва

Но вот работа завершена, и я складываю инструменты обратно.

— Готово.

— Класс! — Он наклоняется над батареей, проводит рукой, пытаясь определить, течет ли она теперь и удовлетворенно кивает, опустив голову так, что кажется, готов нырнуть внутрь отопительной коробки.

— Отличная работа.

— Пустяки, говорю же.

Я поднимаюсь. Мне смешно. На самом-то деле ни черта там не было никакой течи. Все это ширма, маскарад. Наверняка в тарелку он налил воды из-под крана. Близится момент «Икс», и я готов к нему, как десантник перед боевым прыжком с парашютом. Он отлипает от батареи, смотрит на меня, но взгляд соскальзывает куда-то в сторону. Глаза бегают. Волнуется. Протягивает руку:

— Спасибо!

Я жму в ответ. Рука влажная, горячая, жилистая. И такая же цепкая.

— Не за что.

Не ослабляя нажим, он спрашивает:

— А как вас зовут? Чтобы если что, я смог обратиться к мастеру за помощью.

— Сергей.

Он открывает рот, как рыба на льду, но я опережаю:

— Я от Виталия, администратора, вы же с ним говорили по поводу протечки?

— Да-да, — бормочет он изменившимся голосом, — именно. А я Аркадий Петрович… Можно просто Аркадий.

— Приятно познакомиться. А меня можно называть просто Сережа.

— Не хотите пить? Стакан воды?

— Почему нет!

Он ухмыляется, теперь его улыбка совсем другая, более хищная и наглая что ли, и отпускает мою ладонь, в которой, по ощущениям, побывал теплый скользкий кусок сала. Хочется вытереть ее о штанину, но боюсь, заметит. Он идет на кухню, слышится звон тарелок, звук льющейся воды. Возвращается с наполовину наполненным стаканом, вручает мне торжественно и бережно — словно это бокал дорогого виски. Я беру подношение, делаю глоток и медленно, плавно отхожу к окну — так ему будет легче. В отражении оконного стекла вижу его полупрозрачный призрак, мнущийся от меня в метре. Лицо искажает гримаса муки. Внутренне мне смешно, я хохочу, как сумасшедший.

Тишина становится кричащей.

— Виталик сказал, пятьсот, — елейным голосом произношу я.

— Верно?

— Да, — он кладет мне руку на плечо. Вторая опускается на пояс. Обе лежат, как дохлые зверьки, прицепившиеся к моему телу и там, где они засели, моя кожа и мышцы начинают тихонько ныть от боли. Слышу возле левого уха его слегка кислое дыхание, плюс терпкую вонь от какого-то дорогущего одеколона и геля после бритья. Меня тошнит.

— Отлично, — я перекладываю стакан из одной руки в другую, и чтобы подбодрить его, кладу освободившуюся руку поверх его на моем плече. Начинаю поглаживать. Его дыхание становится прерывистым, а рука, безжизненно лежавшая до этого на поясе, ползет по моему телу. Довольно неуклюже и грубо, словно у школьника, первый раз в жизни лапающего женщину.

— Если постараешься, могу накинуть и больше, — сулит он.

Я резко разворачиваюсь к нему лицом — сейчас самый решающий момент, нельзя допустить ни малейшей ошибки. Ставлю чертов стакан на подоконник, медленно веду своей рукой вдоль униформы, как бы невзначай перебирая все петли, пуговицы и карманы, попадающееся пальцам на пути, затем добираюсь до его брюк — и вот моя ладонь отправляется в путешествие по его одежде. Одновременно другой рукой успокаивающе поглаживаю его и шепчу, стараясь сделать голос как можно соблазнительнее:

— Надеюсь, нам никто не помешает?

— О нет! — вместе с уверенностью в его холодных глазах появляется болезненный блеск и торжество — торжество охотника, сцапавшего добычу после долгих часов ожидания в засаде. Неожиданно резко он хватает меня за промежность и притягивает к себе:

— Ну что малыш, повеселимся? Я люблю по-жесткому, а как ты?

— Как скажешь, — улыбаюсь я и всаживаю ему в затылок дозу транквилизатора, зажатого между пальцев правой руки. Он вскрикивает, отшатывается, хватается за затылок, а затем, поняв, что произошло, набрасывается на меня с воплем ярости. Скрюченные пальцы тянутся к моей шее, я пытаюсь отбиться, но он массивнее и сильнее. Он сбивает меня с ног и валит на ковер, пытаясь придушить и выплевывая сквозь сжатые зубы всякие мерзости. Мне это безразлично, я даже пытаюсь улыбаться, и это еще больше выводит его из себя. Прежде дружелюбное лицо превращается в гримасу, искаженную ненавистью. Борьба продолжается несколько секунд, и вот его пальцы слабеют, глаза закатываются, он пытается убежать, но я ставлю ему ножку, и он падает всей массой на пол, вопя что-то нечленораздельное. Я наблюдаю, как он прытко ползет на локтях к двери в номер, но каждый новый метр дается ему все труднее и, не достав до спасительного рубежа каких-то полшага, он отключается.

Наступает гулкая, звенящая тишина. У меня под черепной коробкой звенят колокола, бьют барабаны и ревут фанфары. Легкие трепыхаются, накачивая в себя недостающий воздух. Пульс зашкаливает — теперь-то я могу дать волю эмоциям.