В представленном ниже тексте могут (но не обязательно будут) присутствовать элементы сюрреализма, абсурда и всякого рода эксперимента, полностью или частично несовместимые с имеющимися у некоторых читателей культурными традициями, религиозными воззрениями, этическими установками и представлениями о литературе и языке, как таковых.
Добавить в моё избранное
17 мин, 31 сек 12919
Кроме того, текст включает описания жестокости и насилия. Он категорически не предназначен для прочтения лицами до 18 лет, беременными, страдающими психическими заболеваниями и особо впечатлительными.
Текст, по замыслу автора, представляет собой лишь частично упорядоченный набор букв и является не более чем вымыслом, лишённым какой-либо подоплёки. Любые совпадения с чем угодно — исключительно случайны.
Автор не считает, что его тексты на самом деле настолько хороши в своём роде, что требуют подобного предупреждения, однако — поскольку ему нередко высказывается иное мнение по этому поводу, то приходится на всякий случай предупреждать новых читателей заранее.
Вышеприведённое предупреждение не является частью текста произведения и действительно служит для предварительного уведомления.
«Готовы?» — небрежно спросил Кузьма Лукич у Петра.
«Готовы, Ваше сиятельство, готовы, с утра ужо самого!» — с решительной поспешностью ответил Пётр, комкая свой новый картуз.
Раздался мелодичный звон.
Кузьма Лукич посмотрел на часы и негромко произнёс: «Ну что ж. Десять. В вашем распоряжении — ровно час».
Пётр нерешительно протянул руку.
«Ах, да, ведь так положено? Не правда ли?» — обернулся Кузьма Лукич к Елизавете Марковне.
«Да, нужно, чтобы свой был! Ну, это же народ»… — будто извиняясь, ответила Елизавета Марковна.
Кузьма Лукич двумя пальцами извлёк из кармана медный пятак, поднёс его к руке Петра и, немного наигранно разжав пальцы, позволил пятаку упасть на протянутую ладонь.
«Словно подаяние»… — проворчал Кузьма Лукич, и уже громче, с притворной сердитостью, спросил: «А что ж руки-то у тебя грязные такие, а, друг мой?».
Пётр, вздрогнув, побледнел и, запинаясь, начал путано объяснять, что давеча до заката самого починял трактор, а мазут он же эдакой, что таперича его и в несколько дён-то не отмыть, а окромя того, он ещё и… «Да ла-а-адно уж… Зна-а-аем твой трактор»… — протяжно оборвал Кузьма Лукич.
Пётр замолчал и обмер.
Кузьма Лукич хотел было что-то сказать ещё, но не стал, а лишь посмотрел так, что Пётр понял, что разговор этот окончен и давно пора уже начинать. Неловко поклонившись, он, двигаясь немного боком, чтобы сразу не показать Кузьме Лукичу свою спину, воротился к остальным.
Руки Петра заметно тряслись, когда он передавал пятак цыгану. Тот крепко зажал его в кулаке и глубоко вздохнул. Медленно опустившись на колени перед большой деревянной колодой, цыган ещё медленнее положил на неё руку с пятаком.
«А теперь — бей!» — прошептал он Петру.
Пётр зачем-то зажмурился. И ему почему-то вдруг неуместно подумалось, что пальцами цыган похож на утопленника, а лицом — на жука.
«Ну, бей же, ведь кончается — не поспеешь!» — почти злобно прохрипел цыган.
Пётр, чуть ещё погодя, вдруг дёрнулся, будто очнувшись ото сна, и, без промедления — обрушил на кулак цыгана тыльную сторону топора. Раздался шлепок и хруст одновременно. Цыган глухо зарычал, скрипя зубами, и всем телом перекосившись. Но рука его была неподвижна.
Петру снова подумалось, ещё глупее: «А потрескаются вот у цыгана зубы или нет? И как будут называться их осколки — зубные черепки или иначе?» Старик толкнул Петра в бок: «Чего стал, совсем сдурел? Ведь разовьётся ж!».
Тряхнув головой, Пётр остервенело замолотил обухом по кулаку, который с каждым взмахом топора всё больше походил на толчёную репу со свеклой.
Ужасные звуки, производимые цыганом, прекратились — он потерял сознание. Его с обеих сторон предусмотрительно подпирали беглые монахи, поэтому цыган оставался на месте. Руку его держал под локоть старик.
Пастух, стоявший подле, пронзительно свистнул и кивнул Петру. Тот остановился, но не сразу. Отёр брызги крови: с лица — картузом, а с топора — сеном.
«Эй, тожа поуснули там? Крестик жа!» — гаркнула старуха на внучек.
Старшая бережно вынула у цыгана из-за пазухи глиняный крестик, висевший на волосяной верёвке, и протянула его младшей. Та тщательно его облизала, встала на колени и начала протяжно выть и отрывисто ухать в большой чугунок окрашеный серебряной краской, который она держала обеими руками, двигая при этом локтями так, будто махала крыльями.
Старуха вынула из дырявого мешка дохлого кота, положила спиной на землю и пригвоздила к ней длинными тонкими спицами, проткнув ими каждую лапу. На голову кота старуха надела чугунок, поданный младшей внучкой. Вспоров кошачье брюхо серпом, старуха торопливо запустила во внутренности трупа свою иссохшую руку, немедленно там во что-то вцепилась, и, натужно кряхтя и придерживая тушку ногой, выдрала из неё небольшой комок чего-то багрового, из которого в разные стороны торчали извивающиеся сиреневые черви толщиной с берёзовую почку.
Старуха поднесла к старшей внучке червивый сгусток. Та, поцеловав комок, поглубже протолкнула внутрь него глиняный крестик.
Текст, по замыслу автора, представляет собой лишь частично упорядоченный набор букв и является не более чем вымыслом, лишённым какой-либо подоплёки. Любые совпадения с чем угодно — исключительно случайны.
Автор не считает, что его тексты на самом деле настолько хороши в своём роде, что требуют подобного предупреждения, однако — поскольку ему нередко высказывается иное мнение по этому поводу, то приходится на всякий случай предупреждать новых читателей заранее.
Вышеприведённое предупреждение не является частью текста произведения и действительно служит для предварительного уведомления.
«Готовы?» — небрежно спросил Кузьма Лукич у Петра.
«Готовы, Ваше сиятельство, готовы, с утра ужо самого!» — с решительной поспешностью ответил Пётр, комкая свой новый картуз.
Раздался мелодичный звон.
Кузьма Лукич посмотрел на часы и негромко произнёс: «Ну что ж. Десять. В вашем распоряжении — ровно час».
Пётр нерешительно протянул руку.
«Ах, да, ведь так положено? Не правда ли?» — обернулся Кузьма Лукич к Елизавете Марковне.
«Да, нужно, чтобы свой был! Ну, это же народ»… — будто извиняясь, ответила Елизавета Марковна.
Кузьма Лукич двумя пальцами извлёк из кармана медный пятак, поднёс его к руке Петра и, немного наигранно разжав пальцы, позволил пятаку упасть на протянутую ладонь.
«Словно подаяние»… — проворчал Кузьма Лукич, и уже громче, с притворной сердитостью, спросил: «А что ж руки-то у тебя грязные такие, а, друг мой?».
Пётр, вздрогнув, побледнел и, запинаясь, начал путано объяснять, что давеча до заката самого починял трактор, а мазут он же эдакой, что таперича его и в несколько дён-то не отмыть, а окромя того, он ещё и… «Да ла-а-адно уж… Зна-а-аем твой трактор»… — протяжно оборвал Кузьма Лукич.
Пётр замолчал и обмер.
Кузьма Лукич хотел было что-то сказать ещё, но не стал, а лишь посмотрел так, что Пётр понял, что разговор этот окончен и давно пора уже начинать. Неловко поклонившись, он, двигаясь немного боком, чтобы сразу не показать Кузьме Лукичу свою спину, воротился к остальным.
Руки Петра заметно тряслись, когда он передавал пятак цыгану. Тот крепко зажал его в кулаке и глубоко вздохнул. Медленно опустившись на колени перед большой деревянной колодой, цыган ещё медленнее положил на неё руку с пятаком.
«А теперь — бей!» — прошептал он Петру.
Пётр зачем-то зажмурился. И ему почему-то вдруг неуместно подумалось, что пальцами цыган похож на утопленника, а лицом — на жука.
«Ну, бей же, ведь кончается — не поспеешь!» — почти злобно прохрипел цыган.
Пётр, чуть ещё погодя, вдруг дёрнулся, будто очнувшись ото сна, и, без промедления — обрушил на кулак цыгана тыльную сторону топора. Раздался шлепок и хруст одновременно. Цыган глухо зарычал, скрипя зубами, и всем телом перекосившись. Но рука его была неподвижна.
Петру снова подумалось, ещё глупее: «А потрескаются вот у цыгана зубы или нет? И как будут называться их осколки — зубные черепки или иначе?» Старик толкнул Петра в бок: «Чего стал, совсем сдурел? Ведь разовьётся ж!».
Тряхнув головой, Пётр остервенело замолотил обухом по кулаку, который с каждым взмахом топора всё больше походил на толчёную репу со свеклой.
Ужасные звуки, производимые цыганом, прекратились — он потерял сознание. Его с обеих сторон предусмотрительно подпирали беглые монахи, поэтому цыган оставался на месте. Руку его держал под локоть старик.
Пастух, стоявший подле, пронзительно свистнул и кивнул Петру. Тот остановился, но не сразу. Отёр брызги крови: с лица — картузом, а с топора — сеном.
«Эй, тожа поуснули там? Крестик жа!» — гаркнула старуха на внучек.
Старшая бережно вынула у цыгана из-за пазухи глиняный крестик, висевший на волосяной верёвке, и протянула его младшей. Та тщательно его облизала, встала на колени и начала протяжно выть и отрывисто ухать в большой чугунок окрашеный серебряной краской, который она держала обеими руками, двигая при этом локтями так, будто махала крыльями.
Старуха вынула из дырявого мешка дохлого кота, положила спиной на землю и пригвоздила к ней длинными тонкими спицами, проткнув ими каждую лапу. На голову кота старуха надела чугунок, поданный младшей внучкой. Вспоров кошачье брюхо серпом, старуха торопливо запустила во внутренности трупа свою иссохшую руку, немедленно там во что-то вцепилась, и, натужно кряхтя и придерживая тушку ногой, выдрала из неё небольшой комок чего-то багрового, из которого в разные стороны торчали извивающиеся сиреневые черви толщиной с берёзовую почку.
Старуха поднесла к старшей внучке червивый сгусток. Та, поцеловав комок, поглубже протолкнула внутрь него глиняный крестик.
Страница
1 из 8
1 из 8
