Донор

— Вам может не понравиться мой ответ. Подумайте хорошенько.

— Я хочу знать. Мне кажется, я имею право.

— Хорошо.

— Шар изменил цвет своего свечения в область красноватых тонов.

— Вообще-то, честно говоря, ничем. Два абсолютно аналогичных душеперерабатывающих конвейера — которые затем ссыпают продукт переработки в общий коллектор. Видите, вам вовсе необязательно было этим интересоваться. Наши мощности по производству новых душ значительно отстают от роста вашего населения. Времена, когда не стоял вопрос о повторном использовании душ, канули в лету, и даже век классической реинкарнации давно в прошлом. Сейчас мы вынуждены перемалывать использованные души.

— Использованные?!

— Ну да. Вполне нейтральный термин. Так вот, после перемалывания использованных душ и получения гомогенного субстрата, мы увеличиваем его объем путем добавления дешевых и технологичных душезаменителей, а также относительно безвредных синтетических аналогов моральных ценностей.

— Я не хочу в эту дверь.

— Вы не хотите в рай?! Это абсолютно безболезненно, поверьте мне!

— Я не хочу в эту дверь. Позовите менеджера!

— Не надо было вам все это знать! Вечно какие-то проблемы именно в мое дежурство. Давайте не будем тревожить менеджера и постараемся уладить это между нами. Чего вы, собственно, хотите? Сидеть тут, в моем кабинете? Это невозможно, уверяю вас, у нас строгие нормативы по времени. Вернуться обратно? Тоже невозможно, вы себя-то видели?

— Видел. Я соберу себя заново. Я зубами выгрызу из них то, что они у меня забрали. Попытайтесь войти в мое положение.

Шар подозрительно притих.

— Может, я лучше все же схожу за менеджером? — предложил он неуверенным голосом после непродолжительной паузы.

— Давайте обойдемся без менеджера. Просто скажите, как мне их найти.

— Если вы о своих внутренностях, — заметил Шар, деликатно кашлянув, — то уже слишком поздно. И Зелинский, и Трегубов умерли — первый прямо на операционном столе, а второй — через несколько часов после трансплантации. Полное отторжение — эти ваши доктора что-то напутали в анализах на иммуносовместимость.

— Узнаю нашу медицину. Отрезать у них выходит гораздо лучше, чем пришивать.

— Не бухтите, ну же! Выше голову, и прямиком в правую дверь, а то мне пора на планерку, — занервничал Шар, — у нас кто опаздывает, того обычно депремируют.

— Ну так как?

Шар тяжело вздохнул, потом немного посопел.

— Хорошо. Но только вам придется успеть до окончания планерки. Если соберете за это время полный комплект — думаю, вопрос об оживлении мы как-нибудь уладим.

— А… — Можете не продолжать. Вопрос ваш вполне очевиден — равно как и ответ на него. Вы сами все поймете. Это все равно как научиться катанию на велосипеде — только гораздо быстрее и проще.

Доктор Синицкий, грузный мужчина лет сорока — сорока пяти, зевнул, потянулся, одновременно прихлопнув левой рукой подпрыгивающий и гремящий механический будильник, затем нехотя встал с кровати и пошлепал в ванную, на ходу поправляя сползающие семейные трусы.

Он брился скальпелем — такая вот привычка, еще с общаги мединститута — на соседей-младшекурсников она производила неизгладимое впечатление.

Из спальни его окликнула жена — кажется, ее одолевали сомнения, что именно приготовить на завтрак (этот ежеутренний ритуал обычно заканчивался тем, что он сам шел на кухню и готовил завтрак для них обоих). Синицкий инстинктивно повернул голову на звук. Неловкое движение — и мыльная пена на щеке окрасилась в розоватый цвет. На раковину упало несколько темно-красных капель.

Он пододвинулся к зеркалу, чтобы рассмотреть ранку повнимательней — и в этот момент позади своего отражения в зеркале увидел чье-то еще. Он резко обернулся — комната была пуста. Где-то за дверью шаркала шлепанцами по ламинату супруга, бубня себе под нос про то, что раз уж в этом доме нет ни единого мужика, ей самой придется взять и приготовить завтрак.

Синицкий вновь посмотрел в зеркало. Сзади себя, он увидел в нем… Это сложно было описать. Многие из тех, кто в свое время поступал вместе с ним в медицинский, вылетели после первого же посещения анатомического театра. Их выносили под руки, ватные ноги бедолаг с противным скрипом волочились по бледно-синему кафелю, забрызганному свежей блевотиной, их лица, судя по цвету, вполне могли бы принадлежать трупу двух-трехнедельной давности. У того, кто стоял сейчас позади Синицкого, цвет лица был точно таким же. Синицкий узнал его — и догадался, что это взаимно. Резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, с воем и сопением, он принялся махать скальпелем в воздухе — человек в зеркале продолжал стоять там, где стоял, сложив руки на грубо зашитом животе.

Мужчина в сползших семейных трусах, выронив скальпель на пол, тихо заскулил и забился в ванну, прикрыв голову руками.