‒ Ты, сука! Я хотел его! Ты же знаешь, как я его ждал! Чёрт бы тебя побрал! ‒ Стас в сердцах схватил Наташу за воротник кофты и притянул к себе.
Добавить в моё избранное
15 мин, 12 сек 8499
‒ П-прости меня, ‒ только и шептала она, ‒ прости меня… прости меня… Слезы градом катились по её испуганному лицу, но больше ничего девушка из себя выдавить не могла.
‒ Ты… сука, Наташ… Стас брёл по пустой улице, расшвыривая шелестящую под ногами листву, и думал. Думал, что ему делать дальше. Он жил с Наташей уже шесть лет. Замуж она за него выйти так и не согласилась, хотя он первое время делал попытки едва ли не каждые полгода. Она неизменно отвечала отказом. Но все эти шесть лет, пусть Наташа и отказывалась стать его законной женой, они пытались завести ребёнка. Наташе было уже под тридцать, он тоже не молодел, но не это было причиной. Стас хотел ребёнка не потому, что подошло время, не потому что у всех его немногочисленных друзей уже были дети и не потому, что его или её мать хотели внуков ‒ ни у него, ни у его спутницы жизни не было родителей. Стас хотел ребёнка, потому что хотел. Он мечтал о малыше, которого мог бы баюкать и укладывать спать, кормить из ложечки, носить на руках, сюсюкаться с ним, играть, учить рисовать… И он никогда бы его не бросил, как это сделала с ним его мать.
Они пытались шесть лет, шесть долбанных лет, и сегодня он нашел эти документы. Ему на глаза попалась её медицинская карта, когда он искал в сумочке Наташи снотворное. Она даже не удосужилась уничтожить эти записи. Четыре аборта. И последний ‒ всего за несколько дней до сегодняшнего разговора… Она убивала его детей… убивала его сыновей и маленьких дочек… Эти мысли крутились у него в голове, а он просто продолжал брести по пустому осеннему парку глядя себе под ноги.
Стас вернулся домой около трёх ночи. Прямо с порога к нему кинулась Наташа. Лицо её было красным и одутловатым. Видимо, она не переставала плакать.
‒ Я ухожу. Это конец, Наташ. Я просто больше не могу тебя видеть.
‒ Прости меня… прости, но ты ведь знаешь… милый, ты ведь всё знаешь! Моя мать алкоголичка, отец ‒ наркоман последней инстанции. Сколько раз я срывалась! Сколько раз ты вытаскивал меня из баров! Ты ‒ идиот! Кого я могу тебе родить!?
‒ Это не важно. Уже ничего не важно. Ты думаешь, если меня бросили в детстве, то и я так поступил бы? Если твои родители такие, то и ты обязана быть такой!? Шесть грёбанных лет я твердил тебе, что я мечтаю о семье! Сколько раз я делал тебе предложение, чтобы ты поверила мне!? Я мечтал о настоящей семье, с детьми и вылазками в парк, с кино по воскресеньям и праздничными походами в гости! Я готов был к твоим депрессиям, бессонным ночам, да к любым проблемам! Я тебя любил! Пошла ты к чёрту, тварь, ‒ прошипел Стас и отшвырнул девушку в сторону.
После расставания с Наташей жизнь Стаса окрасилась в черно-серые тона, забившие будни обыденностью и тягучей рабочей рутиной. Он спал четыре часа в сутки, потом вставал, выпивал чашку кофе и ехал в другую часть города на работу. Душное метро, забитое такими же душными людьми, такими же серыми как поздняя промозглая осень и словно неживыми. Пешая прогулка до здания завода, где он отстаивал шестнадцатичасовую смену, и затем дорога обратно. Не замечая ничего вокруг, Стас ехал в свою малогабаритную однушку в грязном спальном районе, прикупив по дороге очередную пачку растворимого кофе и еду быстрого приготовления, ужинал и ложился спать. И так долгие полтора месяца. Его не интересовал даже тот факт, что последние квартиросъёмщики превратили его милое жилище в гадюшник с засаленными обоями, сбитым кафелем и свёрнутыми кранами. Ему больше ничего не хотелось, совсем. Он больше не видел Наташу, но не переставал думать о своих нерождённых детях. Он снова и снова перебирал в мыслях имена, которые мог бы им дать; думал, кем бы они могли стать, когда выросли; какими они были бы, на кого стали бы похожи… Были бы… Тот день абсолютно не отличался от остальных. Разве что осеннее небо стало ещё серее и тяжелее, затянутое набухшими клубящимися тучами, гонимыми холодным ноябрьским ветром вдаль. То и дело на землю срывался колючий мелкий снег, укрывая мокрый гниющий ковёр из пожухлой зелени белоснежными крупинками, которые тут же таяли, превращаясь в грязь. Под ногами мокро чавкало.
Стас полз на эскалаторе в разинутую пасть метро вместе с унылой толпой, но мысли его были далеко от этого места. Стоя на перроне, практически у самого его края, он пытался не упасть под натиском напирающей толпы. Поток теплого затхлого воздуха, словно фантом, принес известие о приближающемся поезде и вот перед ним открылись двери, и тогда же Стаса кто-то позвал по имени. Парень замер, но толпа внесла его в нутро облезлого вагона, не дав даже оглядеться.
На заводе гул незамолкающих станков, вялые беседы на обеденном перерыве, монотонная работа и утренний случай забылся словно сон.
Рабочий день окончился и Стас вновь отправился в сторону подземки. Полтора часа тянулись очень долго и парень испытал некоторое облегчение, вывалившись на слишком стремительно обезлюдевший перрон. Станция метро за считанные минуты опустела и Стас остался в полном одиночестве.
‒ Ты… сука, Наташ… Стас брёл по пустой улице, расшвыривая шелестящую под ногами листву, и думал. Думал, что ему делать дальше. Он жил с Наташей уже шесть лет. Замуж она за него выйти так и не согласилась, хотя он первое время делал попытки едва ли не каждые полгода. Она неизменно отвечала отказом. Но все эти шесть лет, пусть Наташа и отказывалась стать его законной женой, они пытались завести ребёнка. Наташе было уже под тридцать, он тоже не молодел, но не это было причиной. Стас хотел ребёнка не потому, что подошло время, не потому что у всех его немногочисленных друзей уже были дети и не потому, что его или её мать хотели внуков ‒ ни у него, ни у его спутницы жизни не было родителей. Стас хотел ребёнка, потому что хотел. Он мечтал о малыше, которого мог бы баюкать и укладывать спать, кормить из ложечки, носить на руках, сюсюкаться с ним, играть, учить рисовать… И он никогда бы его не бросил, как это сделала с ним его мать.
Они пытались шесть лет, шесть долбанных лет, и сегодня он нашел эти документы. Ему на глаза попалась её медицинская карта, когда он искал в сумочке Наташи снотворное. Она даже не удосужилась уничтожить эти записи. Четыре аборта. И последний ‒ всего за несколько дней до сегодняшнего разговора… Она убивала его детей… убивала его сыновей и маленьких дочек… Эти мысли крутились у него в голове, а он просто продолжал брести по пустому осеннему парку глядя себе под ноги.
Стас вернулся домой около трёх ночи. Прямо с порога к нему кинулась Наташа. Лицо её было красным и одутловатым. Видимо, она не переставала плакать.
‒ Я ухожу. Это конец, Наташ. Я просто больше не могу тебя видеть.
‒ Прости меня… прости, но ты ведь знаешь… милый, ты ведь всё знаешь! Моя мать алкоголичка, отец ‒ наркоман последней инстанции. Сколько раз я срывалась! Сколько раз ты вытаскивал меня из баров! Ты ‒ идиот! Кого я могу тебе родить!?
‒ Это не важно. Уже ничего не важно. Ты думаешь, если меня бросили в детстве, то и я так поступил бы? Если твои родители такие, то и ты обязана быть такой!? Шесть грёбанных лет я твердил тебе, что я мечтаю о семье! Сколько раз я делал тебе предложение, чтобы ты поверила мне!? Я мечтал о настоящей семье, с детьми и вылазками в парк, с кино по воскресеньям и праздничными походами в гости! Я готов был к твоим депрессиям, бессонным ночам, да к любым проблемам! Я тебя любил! Пошла ты к чёрту, тварь, ‒ прошипел Стас и отшвырнул девушку в сторону.
После расставания с Наташей жизнь Стаса окрасилась в черно-серые тона, забившие будни обыденностью и тягучей рабочей рутиной. Он спал четыре часа в сутки, потом вставал, выпивал чашку кофе и ехал в другую часть города на работу. Душное метро, забитое такими же душными людьми, такими же серыми как поздняя промозглая осень и словно неживыми. Пешая прогулка до здания завода, где он отстаивал шестнадцатичасовую смену, и затем дорога обратно. Не замечая ничего вокруг, Стас ехал в свою малогабаритную однушку в грязном спальном районе, прикупив по дороге очередную пачку растворимого кофе и еду быстрого приготовления, ужинал и ложился спать. И так долгие полтора месяца. Его не интересовал даже тот факт, что последние квартиросъёмщики превратили его милое жилище в гадюшник с засаленными обоями, сбитым кафелем и свёрнутыми кранами. Ему больше ничего не хотелось, совсем. Он больше не видел Наташу, но не переставал думать о своих нерождённых детях. Он снова и снова перебирал в мыслях имена, которые мог бы им дать; думал, кем бы они могли стать, когда выросли; какими они были бы, на кого стали бы похожи… Были бы… Тот день абсолютно не отличался от остальных. Разве что осеннее небо стало ещё серее и тяжелее, затянутое набухшими клубящимися тучами, гонимыми холодным ноябрьским ветром вдаль. То и дело на землю срывался колючий мелкий снег, укрывая мокрый гниющий ковёр из пожухлой зелени белоснежными крупинками, которые тут же таяли, превращаясь в грязь. Под ногами мокро чавкало.
Стас полз на эскалаторе в разинутую пасть метро вместе с унылой толпой, но мысли его были далеко от этого места. Стоя на перроне, практически у самого его края, он пытался не упасть под натиском напирающей толпы. Поток теплого затхлого воздуха, словно фантом, принес известие о приближающемся поезде и вот перед ним открылись двери, и тогда же Стаса кто-то позвал по имени. Парень замер, но толпа внесла его в нутро облезлого вагона, не дав даже оглядеться.
На заводе гул незамолкающих станков, вялые беседы на обеденном перерыве, монотонная работа и утренний случай забылся словно сон.
Рабочий день окончился и Стас вновь отправился в сторону подземки. Полтора часа тянулись очень долго и парень испытал некоторое облегчение, вывалившись на слишком стремительно обезлюдевший перрон. Станция метро за считанные минуты опустела и Стас остался в полном одиночестве.
