Её предки с материнской стороны были записаны в книгу родословий — чокпо — с пятнадцатого века. Но когда прапрапрадед и прапрапрабабка, спасаясь в 1860 году от голодной смерти, пересекли новую границу Российской Империи и основали деревню в Приморском Крае, это были уже простолюдины. Крестьяне, которые умели говорить с землей, холить и лелеять, и которым она платила такой же щедрой любовью…
Добавить в моё избранное
13 мин, 42 сек 17069
Множились урожаи, прирастал числом народ. В 1937 году его заставили оплодотворять собой казахстанскую степь. В дороге — пять-шесть больших семей на вагон для перевозки скота, ни воды, ни пищи; на месте — голая земля, начисто выметенная чёрными бурями, и спешно вырытые землянки. В вагонах умерла половина детей, в первую же оседлую зиму — половина оставшихся. Статистика радиоактивного полураспада.
Однако её будущая мать, тогда двухлетняя, выжила. Детство ребёнка прошло в интернациональном лагере, где собрались калмыки, чеченцы, ингуши, немцы и её народ чосон сарам. Национальные говоры запрещались лагерным начальством и лично товарищем Сталиным, так что все племена оказались, по существу, одинаковыми немцами, немтырями. Так было до тех пор, пока люди по наитию не сошлись на корейском: короткие слова, похожие на хлопок одной ладони или звон храмового колокола, сторожевые псы не принимали за человеческий язык. Зато они легко дались всем узникам.
Спецпоселенцы были удалены с небольшого куска земли не раньше, чем вся она привлекла к себе целинников и создателей Семипалатинского полигона. В случае матери это произошло чуть погодя. Будучи старой, мама всё вспоминала, как жителей приютившего их кишлака заставляли спешно карабкаться по скалам, а потом за их спинами взорвалось огнём десять тысяч палящих солнц.
Её родичи с отцовской стороны в 1945 году оказались нечаянным дополнением к красотам Южного Сахалина. Исконное их наречие было значительно более аристократическим, чем язык предков со стороны матери, хотя родиной они считали совсем другой остров. Ни одна из отвоевавших сторон по-настоящему не хотела иметь при себе местных корейцев, хотя трудолюбие и незлобивость этого малого народа поистине могли бы сотворить земной рай и из облучённой пустыни.
Ни взрослых, ни детей никто не успел прикрыть от несущей в себе медленный яд бури, которая ринулась на остров, зацепив краем Дальний Восток и Приморье.
В мирное время корейцы охотно брали за себя русских девушек, да и кореянки тоже тянулись к инородцам. Всё же корейский союз в квадрате считался куда большей удачей.
Мать и отец встретились и поженились в городе Алма-Ата, который отдыхал от одного землетрясения в ожидании следующего. Хороший студенческий брак.
Шли годы, менялась и перестраивалась власть, супруги взрослели, остепенялись, старели. Детей не было: оба горевали, но считали, что, может быть, это к лучшему. Она затылком помнила адское сияние, он всеми костями — пронзительно сухой, как бы наэлектризованный воздух августа сорок пятого.
Когда они оба разменяли шестой десяток и воспитали уйму приёмышей, ребёнок всё-таки был зачат и появился на свет.
— Что вы хотите, родители. Месячных у старородки сколько уж лет не было, — ворчала патронажная сестра.
— Вот и вышла уродина.
К доброте и деликатности в выражении чувств ей было не привыкать.
Нет, по большому счёту малышка получилась даже хорошенькой — плотное золотисто-бронзовое тельце, чёрные волосики на головке, — однако зрение ее, так сказать, было повернуто внутрь. Медики называют это полной слепотой, в отличие от частичной, когда человек ещё может отличить свет от тьмы. Более того: вместо глазных впадин, прикрытых сросшимися веками без ресниц, что ещё можно было как-то понять и принять, было ровное место. Переносица отсутствовала, крошечные ноздри открывались навстречу чужому взгляду, губки, сложенные бутоном, еле вмещали в себя материнский сосок.
Можно ли было считать удачей, что у матери сразу же прибыло молоко? Пожалуй. Ибо малышка Лидия не принимала никакого иного вскармливания. Не было бы рядом с ней матери — не было бы и жизни.
Уже одно это обстоятельство отмело всякий разговор о домах ребёнка для инвалидов детства.
Но Лидуша не была инвалидкой. Кажется, тот внутриутробный год, который прибавляют в метрику корейским младенцам, и в самом деле был прожит ею по-настоящему. Она с удовольствием пила молоко — его было у матери много. Научилась бойко лепетать и петь, как жаворонок, на высоких тонах — правда, разговоры эти понимали лишь самые близкие. Заговорила в год на всех трёх родных языках, русском, корейском и казахском, иногда путая слова, но не коверкая ни одно. Даже слепота как-то отошла в сторону с возрастом, заменившись неправдоподобным чутьём на время и пространство. Глаза на затылке, говорила мать. Спиной всё слышит, вторил ей отец.
Нет, с настоящим слухом у неё тоже оказалось неплохо — ушные раковинки были недоразвиты, но хорошей формы, плотная шапочка волос надёжно укрывала их от бесстыдного взгляда.
В ясли её не отдавали: настоящий корейский отец зарабатывает на всю семью. В детском саду русские дети попробовали было дразнить, но случилось кое-что удивительное. Одна из подружек Лидуши достала из кармана аккуратно завёрнутый ломоть пулького — вкуснейшей маринованной телятины — и вложила в руку девочки с бледно-серыми глазами.
Однако её будущая мать, тогда двухлетняя, выжила. Детство ребёнка прошло в интернациональном лагере, где собрались калмыки, чеченцы, ингуши, немцы и её народ чосон сарам. Национальные говоры запрещались лагерным начальством и лично товарищем Сталиным, так что все племена оказались, по существу, одинаковыми немцами, немтырями. Так было до тех пор, пока люди по наитию не сошлись на корейском: короткие слова, похожие на хлопок одной ладони или звон храмового колокола, сторожевые псы не принимали за человеческий язык. Зато они легко дались всем узникам.
Спецпоселенцы были удалены с небольшого куска земли не раньше, чем вся она привлекла к себе целинников и создателей Семипалатинского полигона. В случае матери это произошло чуть погодя. Будучи старой, мама всё вспоминала, как жителей приютившего их кишлака заставляли спешно карабкаться по скалам, а потом за их спинами взорвалось огнём десять тысяч палящих солнц.
Её родичи с отцовской стороны в 1945 году оказались нечаянным дополнением к красотам Южного Сахалина. Исконное их наречие было значительно более аристократическим, чем язык предков со стороны матери, хотя родиной они считали совсем другой остров. Ни одна из отвоевавших сторон по-настоящему не хотела иметь при себе местных корейцев, хотя трудолюбие и незлобивость этого малого народа поистине могли бы сотворить земной рай и из облучённой пустыни.
Ни взрослых, ни детей никто не успел прикрыть от несущей в себе медленный яд бури, которая ринулась на остров, зацепив краем Дальний Восток и Приморье.
В мирное время корейцы охотно брали за себя русских девушек, да и кореянки тоже тянулись к инородцам. Всё же корейский союз в квадрате считался куда большей удачей.
Мать и отец встретились и поженились в городе Алма-Ата, который отдыхал от одного землетрясения в ожидании следующего. Хороший студенческий брак.
Шли годы, менялась и перестраивалась власть, супруги взрослели, остепенялись, старели. Детей не было: оба горевали, но считали, что, может быть, это к лучшему. Она затылком помнила адское сияние, он всеми костями — пронзительно сухой, как бы наэлектризованный воздух августа сорок пятого.
Когда они оба разменяли шестой десяток и воспитали уйму приёмышей, ребёнок всё-таки был зачат и появился на свет.
— Что вы хотите, родители. Месячных у старородки сколько уж лет не было, — ворчала патронажная сестра.
— Вот и вышла уродина.
К доброте и деликатности в выражении чувств ей было не привыкать.
Нет, по большому счёту малышка получилась даже хорошенькой — плотное золотисто-бронзовое тельце, чёрные волосики на головке, — однако зрение ее, так сказать, было повернуто внутрь. Медики называют это полной слепотой, в отличие от частичной, когда человек ещё может отличить свет от тьмы. Более того: вместо глазных впадин, прикрытых сросшимися веками без ресниц, что ещё можно было как-то понять и принять, было ровное место. Переносица отсутствовала, крошечные ноздри открывались навстречу чужому взгляду, губки, сложенные бутоном, еле вмещали в себя материнский сосок.
Можно ли было считать удачей, что у матери сразу же прибыло молоко? Пожалуй. Ибо малышка Лидия не принимала никакого иного вскармливания. Не было бы рядом с ней матери — не было бы и жизни.
Уже одно это обстоятельство отмело всякий разговор о домах ребёнка для инвалидов детства.
Но Лидуша не была инвалидкой. Кажется, тот внутриутробный год, который прибавляют в метрику корейским младенцам, и в самом деле был прожит ею по-настоящему. Она с удовольствием пила молоко — его было у матери много. Научилась бойко лепетать и петь, как жаворонок, на высоких тонах — правда, разговоры эти понимали лишь самые близкие. Заговорила в год на всех трёх родных языках, русском, корейском и казахском, иногда путая слова, но не коверкая ни одно. Даже слепота как-то отошла в сторону с возрастом, заменившись неправдоподобным чутьём на время и пространство. Глаза на затылке, говорила мать. Спиной всё слышит, вторил ей отец.
Нет, с настоящим слухом у неё тоже оказалось неплохо — ушные раковинки были недоразвиты, но хорошей формы, плотная шапочка волос надёжно укрывала их от бесстыдного взгляда.
В ясли её не отдавали: настоящий корейский отец зарабатывает на всю семью. В детском саду русские дети попробовали было дразнить, но случилось кое-что удивительное. Одна из подружек Лидуши достала из кармана аккуратно завёрнутый ломоть пулького — вкуснейшей маринованной телятины — и вложила в руку девочки с бледно-серыми глазами.
