Ада росла смышлёной девочкой и к одиннадцати годам прекрасно знала, что такое «хорошо», а что такое «плохо». В школе она была едва ли не самой старательной девочкой, но пионерский галстук единственной из всего класса ей, на торжественной линейке, одели не за отличную учёбу, а «по — справедливости». Ведь Адочка любила рассказывать своей доброй учительнице о проделках сверстников и наблюдать, как заслуженное наказание настигает всех плохишей…
Добавить в моё избранное
2 мин, 52 сек 5996
Черноглазая сиротка Тоня — тихая и молчаливая соседка по парте, до поры не привлекала внимания активистки и отличницы Ады. Пока однажды она не увидела, как положила Антонина тайком в худой кармашек школьного фартука кусочек ржаной краюхи из столовой для старенькой бабушки.
— За что?
Прозвучали последние слова тихой Тони, когда её уводили в спецприёмник. Чёрные глаза подёрнулись дымкой слёз, и она оглянулась на Аделину, которая не скрывала гордой улыбки. Это был её день, ведь справедливость торжествовала. А дома Аду ждал очередной сюрприз. Мама — её мама, которая славилась своей честностью и прямотой, шёпотом рассказывала дедушке, что смогла пронести через проходные фабрики отрез дорогой материи. Который она обещала раздобыть за поступление дочери в один из лучших вузов города.
— Адочка, милая, за что? — обернулась мама на пороге.
Но молодой следователь в новом кожаном плаще с нелепой заплаткой на рукаве подтолкнул её к выходу и, обернувшись, погладил Аделину по голове:
— Славная деточка.
— Эхе-хе, — покачал седой головой дедушка и понуро шагнул в морозную ночь за арестованной дочерью… Прошли годы.
Аделина Геннадьевна возвращалась домой после долгого трудового дня. Впервые в жизни она изменила своим принципам и приняла крупную сумму денег за размашистые завитки подписи на документе одного скользкого прощелыги с громкой фамилией. «Я стараюсь для Ирочки», — успокоила Ада возопившую совесть, подумав о красавице дочке, которой так гордился учитель в школе. Аделина Геннадьевна вошла в квартиру и судорожно охнула: в коридоре сидела костлявая кошка и внимательно смотрела на неё чёрными, как смоль глазами.
— А ну, пш-шла прочь окаянная!
Аделина замахнулась сумкой и кошка с утробным мявком отпрыгнула за порог.
— Мамочка, ну, пожалуйста, пусть она останется, — Ирочка выбежала из комнаты и умоляюще сложила руки перед собой, глядя на мать.
— Никаких кошек в моём доме не будет! — строго отрезала неумолимая Аделина Геннадьевна.
— Никогда.
Её тихий супруг молча выслушал историю с внезапно свалившимся на голову богатством, покряхтел немного, достал отвёртку и полез вынимать решётку из отдушины в ванной комнате, чтобы спрятать деньги.
Час спустя грохот в парадной и требовательный стук в дверь оповестил семейство о незваных гостях. Впервые в жизни Аделина почувствовала липкий страх, сковавший её от макушки до пяток. Топот подкованных сапог работников НКВД эхом отдавался в её голове, пачки денег, словно в тумане, мелькали перед её замутнённым взором. Аделина Геннадьевна затравленно глянула в коридор: на пунцовом ковре сидела та самая тощая кошка. Ада присмотрелась и вздрогнула: в тусклом свете полутёмной прихожей ей показалось странным видеть чёрные глаза животного подёрнутые тонкой пеленой слёз. Было чувство, что она их когда-то уже видела, но где и при каких обстоятельствах? Обычно услужливая память, почему — то, отказалась это подсказывать.
Аделина Геннадьевна растерянно обернулась на молодого следователя, который подтолкнул её к выходу. Новенький кожаный плащ с нелепой заплаткой на рукаве поскрипывал при каждом его движении. Аделину пронзила волна животного ужаса и немеющими губами она смогла пролепетать:
— Ирочка… за что?
Внезапно, мужчина остановился и с улыбкой погладил Иру по голове:
— Славная деточка.
— Э-хе-хе, — отозвался подкаблучник Василий, качая седеющей головой. Подошёл к двери, задержался на пороге, и, не оглядываясь, шагнул в морозную ночь… Чёрные глаза тощей кошки загорелись красноватыми сполохами, когти ещё недавно маленькой хищницы заострились и вытянулись, с утробным рычанием она направилась к опешившей Ирочке, которая повторяла, как заклинание:
— Никаких кошек в моём доме не будет! Никогда… А-А-А… — отозвалось раскатами эхо в полутёмной парадной.
Ирочку хоронили в закрытом гробу. На кладбище, кроме сердобольных соседей, стояли только два посторонних человека: сгорбленный седой старик в новеньком кожаном плаще с нелепой заплаткой на рукаве и тихая черноглазая женщина, которая молча положила краюху ржаного хлеба на свежий могильный холмик.
— За что?
Прозвучали последние слова тихой Тони, когда её уводили в спецприёмник. Чёрные глаза подёрнулись дымкой слёз, и она оглянулась на Аделину, которая не скрывала гордой улыбки. Это был её день, ведь справедливость торжествовала. А дома Аду ждал очередной сюрприз. Мама — её мама, которая славилась своей честностью и прямотой, шёпотом рассказывала дедушке, что смогла пронести через проходные фабрики отрез дорогой материи. Который она обещала раздобыть за поступление дочери в один из лучших вузов города.
— Адочка, милая, за что? — обернулась мама на пороге.
Но молодой следователь в новом кожаном плаще с нелепой заплаткой на рукаве подтолкнул её к выходу и, обернувшись, погладил Аделину по голове:
— Славная деточка.
— Эхе-хе, — покачал седой головой дедушка и понуро шагнул в морозную ночь за арестованной дочерью… Прошли годы.
Аделина Геннадьевна возвращалась домой после долгого трудового дня. Впервые в жизни она изменила своим принципам и приняла крупную сумму денег за размашистые завитки подписи на документе одного скользкого прощелыги с громкой фамилией. «Я стараюсь для Ирочки», — успокоила Ада возопившую совесть, подумав о красавице дочке, которой так гордился учитель в школе. Аделина Геннадьевна вошла в квартиру и судорожно охнула: в коридоре сидела костлявая кошка и внимательно смотрела на неё чёрными, как смоль глазами.
— А ну, пш-шла прочь окаянная!
Аделина замахнулась сумкой и кошка с утробным мявком отпрыгнула за порог.
— Мамочка, ну, пожалуйста, пусть она останется, — Ирочка выбежала из комнаты и умоляюще сложила руки перед собой, глядя на мать.
— Никаких кошек в моём доме не будет! — строго отрезала неумолимая Аделина Геннадьевна.
— Никогда.
Её тихий супруг молча выслушал историю с внезапно свалившимся на голову богатством, покряхтел немного, достал отвёртку и полез вынимать решётку из отдушины в ванной комнате, чтобы спрятать деньги.
Час спустя грохот в парадной и требовательный стук в дверь оповестил семейство о незваных гостях. Впервые в жизни Аделина почувствовала липкий страх, сковавший её от макушки до пяток. Топот подкованных сапог работников НКВД эхом отдавался в её голове, пачки денег, словно в тумане, мелькали перед её замутнённым взором. Аделина Геннадьевна затравленно глянула в коридор: на пунцовом ковре сидела та самая тощая кошка. Ада присмотрелась и вздрогнула: в тусклом свете полутёмной прихожей ей показалось странным видеть чёрные глаза животного подёрнутые тонкой пеленой слёз. Было чувство, что она их когда-то уже видела, но где и при каких обстоятельствах? Обычно услужливая память, почему — то, отказалась это подсказывать.
Аделина Геннадьевна растерянно обернулась на молодого следователя, который подтолкнул её к выходу. Новенький кожаный плащ с нелепой заплаткой на рукаве поскрипывал при каждом его движении. Аделину пронзила волна животного ужаса и немеющими губами она смогла пролепетать:
— Ирочка… за что?
Внезапно, мужчина остановился и с улыбкой погладил Иру по голове:
— Славная деточка.
— Э-хе-хе, — отозвался подкаблучник Василий, качая седеющей головой. Подошёл к двери, задержался на пороге, и, не оглядываясь, шагнул в морозную ночь… Чёрные глаза тощей кошки загорелись красноватыми сполохами, когти ещё недавно маленькой хищницы заострились и вытянулись, с утробным рычанием она направилась к опешившей Ирочке, которая повторяла, как заклинание:
— Никаких кошек в моём доме не будет! Никогда… А-А-А… — отозвалось раскатами эхо в полутёмной парадной.
Ирочку хоронили в закрытом гробу. На кладбище, кроме сердобольных соседей, стояли только два посторонних человека: сгорбленный седой старик в новеньком кожаном плаще с нелепой заплаткой на рукаве и тихая черноглазая женщина, которая молча положила краюху ржаного хлеба на свежий могильный холмик.
