Зуд

Подумаешь, какую-то там картошку купить, и диван новый, и холодильник, на который половина моей зарплаты ушла! Так, фигня!

— Да что ты заводишься… — Я, малыш, еще не завелся. Вот когда я заведусь, тут стены будут ходуном ходить, ясно?

Катя резко встала. Ее рот превратился в бескровную тоненькую линию: плохой знак.

— Так, — сухо сказала она.

— Посуду моешь сам.

Деревянно проследовала в коридор.

«Сучка, сучка, сучка»… — Стой! — взревел Игорь и грохнул кулаком по столу. В висках застучало.

— Мы еще не закончили!

— Мы и не начинали! — огрызнулась она, накидывая плащ.

— Давай не будем все усложнять. Позвони мне на выходных.

— Ни хрена себе, — восхищенно протянул он, выглядывая в коридор.

— Да как это у тебя получается? Знаешь, я всегда удивлялся, как тебе удается быть такой… пофигисткой, а?

— Надо проще относиться к жизни, идиот.

«Мерзкая сучка!» Игорю казалось, что все его тело пылает, как газовая горелка. Ровным синим пламенем. Он смотрел на нее, придумывая слова пообиднее, сжимая и разжимая кулаки, и дрожал.

— Отойди, — она протиснулась мимо него в комнату, — телефон забыла.

Пока она возилась там, Игорь спиной отступил к двери и запер ее на внутренний замок. Сам не зная почему. Когда Катя снова вошла в коридор и посмотрела на него, в ее глазах появилась тревога, смешанная с изумлением.

— Господи, — выдавила она, — что это с тобой? Ты весь… — Заткнись, — прохрипел он, не желая слышать ни слова о том, что сейчас чувствовал не только под своей кожей, но в мышцах, в кишках и желудке, в сердце и в легких, на языке и в носу, гудящее от внутреннего жжения, которое перешло на новый уровень. Нет, это был уже не зуд, а мелкая устойчивая вибрация, превратившая все его тело в живой метроном. То был болезненный ток малого напряжения, от которого хотелось ковырять себя до мяса и костей, не обращая внимания на боль, потому что боль и была наслаждением, избавлением от этого жгучего ощущения. Игоря захлестнул жар, казалось, что вместе с дыханием он выпускает тонкие струи дыма. А глаза застила красная пленка, и Катя трепетала в этом новом кровавом цвете, как оживший манекен с губами, вечно сложенными в бессмысленное колечко, с огромными от испуга глазками и руками, прижатыми к груди. Вибрация хлынула в мозг, и Игорь почувствовал, как под его черепной коробкой беспокойно зашевелилось серое вещество, закипая на слишком, невыносимо медленном огне, как у смертника на электрическом стуле, когда палачи забыли повысить вольтаж.

Его губы разъехались в безумной улыбке:

— У меня очень чешется там, внутри, но я никак не могу туда дотянуться.

— Игорь, миленький… Он поднес к глазам руки и с удивлением обнаружил, что в одной из них по-прежнему зажата вилка, а под кожей бешено извиваются вены, тщетно вырываясь наружу. Что-то металось и в груди, и на шее, как тонкие веревки.

Вдруг Игорь понял, как окончательно унять зуд.

Подняв вилку, он нацелил четыре острия на свою девушку и медленно пошел к ней навстречу. Катя тонко заскулила. Подойдя к ней вплотную, он выронил вилку и посмотрел ей в глаза.

— Крошка… Бережно, осторожно, он взял ее лицо в свои ладони, и придвинулся так, что ее дыхание зашелестело по его коже. Очень медленно он завел руки назад, на ее талию, подхватил девушку и отнес в комнату, на диван. Шепнул на ухо: «Прости».

… Потом, наблюдая за тем, как она одевается, Игорь прислушивался к звенящей тишине и к самому себе: пустой, пыльный сосуд. Катя стояла у зеркала, бледная, опрятная. Повернулась к нему. Ее взгляд не выражал ничего.

— Пока. Я тебе напишу.

Он не ответил.

Дверь хлопнула, и Игорь долго лежал в пустой комнате, медленно угасающей в сумерках. Он снова и снова вспоминал, как перед уходом Катя быстрыми нервными движениями расчесывала руку.