Человек-оркестр

Само собой, до конца недели начальником отдела стал я, и, не выпуская из рук драгоценную синюю папочку, в ответной речи не преминул посетовать, что почивший Виталий был бы более предпочтительным для общего дела руководителем, однако я постараюсь не посрамить память, оправдать надежды, развить начатое и т. д. и т. п.

Я не испытываю раскаяния от того, что делаю. Никто не может переходить мне дорогу. Если же попытаются, что ж… Мои обидчики долго не живут.

Иногда я задумываюсь, как бы я жил без всего этого. Прозябал бы в несправедливости, изнывая от невозможности отомстить, мучился бы на вторых ролях театра жизни, не имея способа подняться на достойный уровень существования. Спасибо родителям, которые дали мне самое лучшее, что могли дать — свои гены и наследственные способности.

Мой отец — гениальный музыкант, владеющий игрой на очень многих, если не всех, музыкальных инструментах. Пока он жил с нами — научил меня играть на восьми из них — скрипке, гитаре, барабанах, флейте, контрабасе, фортепиано, саксофоне и волынке. Потом он ушел, уехал из страны и сейчас успешно концертирует по всему миру в составе знаменитого оркестра.

Моя мать не имела никаких сколько-нибудь выдающихся талантов, кроме, разве что, кулинарных. А вот ее родители… Деда я никогда не видел, помню только, как лет в пять нашел в материной шкатулке выцветшее черно-белое фото широколицего прищурившегося мужчины средних лет в странной косматой одежде с огромной круглой штукой в одной руке и толстой палкой в другой. На мой вопрос мать ответила, что это мой дедушка, но больше ничего объяснять не стала.

Бабка моя, которую я видел каждое лето, не была классической бабушкой — дородной, в беленьком платочке, с глубокими дорожками добрых морщинок на обветренном лице. Высокая, худая, всегда в длинном черном глухом платье, с причудливо уложенными темными локонами, она меня явно недолюбливала. О причине такого отношения к себе я узнал уже почти в двадцать лет, когда мы с матерью приехали к ней попрощаться перед ее смертью — она сама нас позвала. Во второй вечер после нашего приезда, когда мать в сенях вполголоса разговаривала с соседкой, бабка тонким пальцем подозвала меня к себе, схватила за руку и, блестя слезящимися глазами, жарким шепотом начала нести какую-то околесицу. Я же просто стоял, не пытаясь вырваться и жалея о проходящем впустую времени.

В какой-то момент бабка сорвалась на визг, прибежала мать, пыталась оттолкнуть меня от кровати, но старуха мою руку держала крепко и громко верещала что-то на непонятном языке. Потом я отключился. Пришел я в себя, лежа на диване, весь мокрый от испарины. Вокруг молча сновали туда-сюда какие-то люди. Оказалось, что бабка скончалась.

После скромных похорон, на которые я не ходил по причине странной слабости, мы с матерью вечером сидели в бабкиной избе, пили чай и мирно беседовали. Тогда-то я и узнал, что мой дед был известным якутским шаманом, мог излечить любую хворь, народ к нему ехал со всей страны. И бабка моя, когда еще девкой была, к нему ездила, не лечиться, а с другой целью. Хотелось ей парня одного присушить. То ли языковой барьер оказался непреодолимым, и шаман не понял, чего девка хотела, то ли она сама передумала парня присушивать, теперь уже неизвестно, но вернулась она домой, парня знать забыла, и через восемь месяцев после той поездки родила круглолицую темноглазую дочку — мою мать. А после родов открылись в ней необычные способности — сама могла болячку заговорить, присушить-отсушить, а если что-то не по ней было — то и мор на скотину навести, пожар на сеновале устроить или другую какую напасть учинить. В дочке своей она души не чаяла. Но когда спустя почти десять лет после свадьбы моих родителей родился я, между ними как черная кошка пробежала. Не могла бабка простить дочке, что внучки у нее не будет. Поэтому и не жаловала она меня, так… мирилась с моим существованием. А как пришло время помирать, то попыталась все-таки передать свои способности уже хоть кому-нибудь. Мне.

Рассказывая все это, мать пытливо, с опаской смотрела на меня, стараясь определить, принял ли я бабкин дар, или у старой ведьмы ничего не получилось.

Взял. Получилось. Но матери об этом знать было необязательно.

Со временем я понял, что нужно делать. Надо просто играть. От игры я перевоплощался и, оставаясь в комнате и музицируя, одновременно был то зверем, то птицей, то иной тварью, в зависимости от того, на чем играл. Я просто нежился в солнечных лугах, купался в воздушной высоте, вдыхал запахи трав, освежался в девственных снегах… Это было ни с чем не сравнимое чувство счастливой свободы или свободного счастья!

Но однажды я пошел дальше. После того, как мне приснилась бабка. Она грозила крючковатым пальцем и требовала жечь серные свечи. Повинуясь какой-то необъяснимой уверенности, на следующий же день я купил в «Саде-огороде» серные шашки, размолол их в порошок, растопил несколько парафиновых свечей, смешал с порошком и залил смесь в пустые пивные жестянки, не забыв вложить фитиль.