Это повествование было найдено в бумагах Кристофа Морана, студента, изучавшего право в Туре, после его необъяснимого исчезновения во время поездки к своему отцу в Мулен в ноябре 1789 года…
Добавить в моё избранное
29 мин, 2 сек 2070
Мне показалось, что мое приближение спугнуло какие-то смутные фигуры, исчезнувшие из виду среди стволов, а один раз косматое, похожее на козла создание с человеческой головой и телом перебежало передо мной тропку, будто преследуя быстроногую нимфу.
В самом центре рощицы я обнаружил мраморное здание с портиком и дорическими колоннами. Когда я приблизился к нему, меня приветствовали две девушки в одеждах древних рабынь, и, хотя мой греческий был совсем плох, я без труда разобрал их речь, чему немало способствовало их безукоризненное аттическое произношение.
— Госпожа Никея ожидает тебя, — хором объявили мне незнакомки.
Я уже ничему не удивлялся, а воспринимал все происходящее без вопросов и бесплодных гаданий, как человек, полностью погрузившийся в упоительное сновидение.
«Возможно, — думал я, — все это мне лишь снится, а на самом деле я лежу в роскошной постели в монастыре».
Но никогда прежде ночные видения, посещавшие меня, не были столь отчетливыми и восхитительно прекрасными. Дворец был обставлен с роскошью, граничившей с варварской, которая, несомненно, принадлежала к периоду упадка Древней Греции, ибо в ней угадывались многочисленные восточные веяния. По коридору, блиставшему ониксом и полированным порфиром, меня провели в богато убранную комнату, где на обитой великолепными тканями софе возлежала ослепительно прекрасная, словно богиня, женщина.
При виде ее я затрепетал от охватившего меня странного волнения. Мне доводилось слышать о людях, внезапно пораженных безумной любовью с первого взгляда на чье-то лицо или фигуру, но никогда прежде я не испытывал столь сильной страсти, такого всепоглощающего пыла, какой внезапно почувствовал к этой женщине. Поистине казалось, что я любил ее долгое время, сам не подозревая, что люблю именно ее, не в состоянии определить природу этого чувства или направить его в какое-то русло.
Невысокая, она обладала совершенной фигурой, источавшей невыразимую чувственность. Ее темно-сапфировые глаза казались бездонными, как летний океан, и мне показалось, будто я погружаюсь в их жаркую глубину. Изгиб ее соблазнительных губ таил в себе какую-то загадку, они были одновременно печальными и нежными, словно уста античной Венеры. Волосы, скорее медные, чем белокурые, ниспадали на шею, уши и лоб прелестными локонами и были перехвачены простой серебристой лентой. Во всем ее облике сквозила смесь гордости и сладострастия, царственного величия и женственной уступчивости. Движения ее казались легкими и грациозными, как у змеи.
— Я знала, что ты придешь, — прошептала она на том же мелодичном греческом языке, на каком говорили ее служанки.
— Я ждала тебя целую вечность, но, когда ты нашел убежище от грозы в Перигонском аббатстве и увидел в потайном ящике рукопись, я поняла, что час твоего прибытия уже близок. Ты и не подозревал, что чары, которые так неодолимо и с такой необъяснимой силой влекли тебя сюда, были чарами моей красоты, волшебным зовом моей любви!
— Кто ты? — спросил я.
Греческие слова без малейших усилий полились с моих уст, и это безмерно удивило бы меня еще час назад. Но сейчас я мог принять что угодно, каким бы странным и абсурдным оно ни казалось, как часть удивительной удачи, невероятного приключения, выпавшего на мою долю.
— Я — Никея, — ответила красавица на мой вопрос.
— Я люблю тебя. Мой дворец, как и мои объятия, в твоем полном распоряжении. Ты хочешь знать еще что-нибудь?
Рабыни куда-то исчезли. Я бросился к ложу богини и покрыл поцелуями ее протянутую руку, принося ей клятвы, которые, вне всякого сомнения, звучали абсолютно бессвязно, но тем не менее были исполнены такого пыла, что красавица нежно улыбнулась.
Ее рука показалась моим губам прохладной, но прикосновение к ней воспламенило мою страсть. Я осмелился присесть на край ложа рядом с Никеей, и она не возразила против такой фамильярности. Нежные пурпурные сумерки начали сгущаться в углах комнаты, а мы все беседовали и беседовали, полные радости, без устали повторяя все те милые нелепые пустячки, ласковые глупости, которые инстинктивно срываются с губ влюбленных. Никея оказалась такой невероятно податливой в моих объятиях, что казалось, в ее прелестном теле нет ни единой косточки.
В комнате бесшумно появились служанки. Они засветили замысловато изукрашенные золотые лампы и поставили перед нами ужин, состоявший из пряных яств, невиданных ароматных фруктов и крепких вин. Но я едва мог заставить себя проглотить что-нибудь и, даже пригубив вина, жаждал еще более сладкого и хмельного напитка — поцелуев Никеи.
Не помню, когда мы наконец заснули, но вечер пролетел как один миг. Пьяный от счастья, я унесся прочь на ласковых крыльях сна, и золотые лампы и лицо Никеи растворились в блаженной дымке и пропали из виду… Внезапно что-то вырвало меня из глубин забытья, и я проснулся. Спросонья я даже не мог сообразить, где нахожусь, и еще меньше понимал, что же пробудило меня.
В самом центре рощицы я обнаружил мраморное здание с портиком и дорическими колоннами. Когда я приблизился к нему, меня приветствовали две девушки в одеждах древних рабынь, и, хотя мой греческий был совсем плох, я без труда разобрал их речь, чему немало способствовало их безукоризненное аттическое произношение.
— Госпожа Никея ожидает тебя, — хором объявили мне незнакомки.
Я уже ничему не удивлялся, а воспринимал все происходящее без вопросов и бесплодных гаданий, как человек, полностью погрузившийся в упоительное сновидение.
«Возможно, — думал я, — все это мне лишь снится, а на самом деле я лежу в роскошной постели в монастыре».
Но никогда прежде ночные видения, посещавшие меня, не были столь отчетливыми и восхитительно прекрасными. Дворец был обставлен с роскошью, граничившей с варварской, которая, несомненно, принадлежала к периоду упадка Древней Греции, ибо в ней угадывались многочисленные восточные веяния. По коридору, блиставшему ониксом и полированным порфиром, меня провели в богато убранную комнату, где на обитой великолепными тканями софе возлежала ослепительно прекрасная, словно богиня, женщина.
При виде ее я затрепетал от охватившего меня странного волнения. Мне доводилось слышать о людях, внезапно пораженных безумной любовью с первого взгляда на чье-то лицо или фигуру, но никогда прежде я не испытывал столь сильной страсти, такого всепоглощающего пыла, какой внезапно почувствовал к этой женщине. Поистине казалось, что я любил ее долгое время, сам не подозревая, что люблю именно ее, не в состоянии определить природу этого чувства или направить его в какое-то русло.
Невысокая, она обладала совершенной фигурой, источавшей невыразимую чувственность. Ее темно-сапфировые глаза казались бездонными, как летний океан, и мне показалось, будто я погружаюсь в их жаркую глубину. Изгиб ее соблазнительных губ таил в себе какую-то загадку, они были одновременно печальными и нежными, словно уста античной Венеры. Волосы, скорее медные, чем белокурые, ниспадали на шею, уши и лоб прелестными локонами и были перехвачены простой серебристой лентой. Во всем ее облике сквозила смесь гордости и сладострастия, царственного величия и женственной уступчивости. Движения ее казались легкими и грациозными, как у змеи.
— Я знала, что ты придешь, — прошептала она на том же мелодичном греческом языке, на каком говорили ее служанки.
— Я ждала тебя целую вечность, но, когда ты нашел убежище от грозы в Перигонском аббатстве и увидел в потайном ящике рукопись, я поняла, что час твоего прибытия уже близок. Ты и не подозревал, что чары, которые так неодолимо и с такой необъяснимой силой влекли тебя сюда, были чарами моей красоты, волшебным зовом моей любви!
— Кто ты? — спросил я.
Греческие слова без малейших усилий полились с моих уст, и это безмерно удивило бы меня еще час назад. Но сейчас я мог принять что угодно, каким бы странным и абсурдным оно ни казалось, как часть удивительной удачи, невероятного приключения, выпавшего на мою долю.
— Я — Никея, — ответила красавица на мой вопрос.
— Я люблю тебя. Мой дворец, как и мои объятия, в твоем полном распоряжении. Ты хочешь знать еще что-нибудь?
Рабыни куда-то исчезли. Я бросился к ложу богини и покрыл поцелуями ее протянутую руку, принося ей клятвы, которые, вне всякого сомнения, звучали абсолютно бессвязно, но тем не менее были исполнены такого пыла, что красавица нежно улыбнулась.
Ее рука показалась моим губам прохладной, но прикосновение к ней воспламенило мою страсть. Я осмелился присесть на край ложа рядом с Никеей, и она не возразила против такой фамильярности. Нежные пурпурные сумерки начали сгущаться в углах комнаты, а мы все беседовали и беседовали, полные радости, без устали повторяя все те милые нелепые пустячки, ласковые глупости, которые инстинктивно срываются с губ влюбленных. Никея оказалась такой невероятно податливой в моих объятиях, что казалось, в ее прелестном теле нет ни единой косточки.
В комнате бесшумно появились служанки. Они засветили замысловато изукрашенные золотые лампы и поставили перед нами ужин, состоявший из пряных яств, невиданных ароматных фруктов и крепких вин. Но я едва мог заставить себя проглотить что-нибудь и, даже пригубив вина, жаждал еще более сладкого и хмельного напитка — поцелуев Никеи.
Не помню, когда мы наконец заснули, но вечер пролетел как один миг. Пьяный от счастья, я унесся прочь на ласковых крыльях сна, и золотые лампы и лицо Никеи растворились в блаженной дымке и пропали из виду… Внезапно что-то вырвало меня из глубин забытья, и я проснулся. Спросонья я даже не мог сообразить, где нахожусь, и еще меньше понимал, что же пробудило меня.
