Режиссер: Роберт Олдрич. В главных ролях: Бетт Дэвис, Джоан Кроуфорд, Виктор Буоно, Уэсли Эдди, Джули Оллред…
Добавить в моё избранное
3 мин, 21 сек 19987
В детстве нас с сестрой звали Беляночкой и Розочкой. Помните, было такое немецкое кино? Дружные счастливые сестры — светленькая и темненькая. Но мы не дружили! Во-первых, ревность. Во-вторых, борьба за внимание (или первенство). В-третьих, я хотела светлые волосы, а она — темные. Было и в-четвертых, и в-пятых, и в-шестых… Да, наверное, в любой семье есть такое — испытание братом или сестрой, особенно если разница в годах небольшая. С возрастом все сгладилось и потеплело. До идеала не дотягиваем, но живем. И Горный Дух не донимает вроде. Воспоминания о детской войне веселят, раны зализаны, мертвецы похоронены.
Человек всегда хоронит своих мертвецов. Вопрос: от страха или от любви? Его задал, по-моему, Оден. А если нет ни любви, ни страха, а есть только то, что их исключает, — одержимость обиды, месть? Тогда живет с трупами, как Бланш и Джейн. И сам становится живым трупом.
Атмосфера мертвенности, безжизненности, пропитанная тяжелым запахом прошлого, от которого никакие решетки и замки не спасают, царит в их пустынном и нежилом, как декорации, доме. И каждая в роли. И каждая в гриме. И каждая в клетке самой себя. И каждая в тоске о свободе.
Гете давно еще сказал о нас то, что потом открыл Фрейд: «Люди во все времена предпочитали сумерки ясному дню».
А в сумерках всегда обитают призраки:
Я мамин ангелочек, и папа любит меня. Я мамин дьяволенок — и папа меня ругает… Детская песенка. А еще детские прически, банты, конфеты, мороженое, кукла в человеческий рост. Зовут Бэби Джейн, стоит три доллара двадцать пять центов, очень красивая, натуральные волосы… Для Джейн этот улетучившийся, призрачный мир, в котором она когда-то была дорогим и продаваемым ребенком, — единственный. Он искажен, как ее кричащее старостью пьяное отражение в зеркале, как ее восприятие, как ее разум, но она в нем живет. И покидать не собирается, потому что не всем под силу пережить ситуацию потерянного рая, быть изгнанным оттуда. Особенно, когда не догадываешься за что и почему.
Стендаль говорил, что воспоминания — это единственный рай, из которого изгнания не бывает. Странно звучит, но Джейн весь фильм живет в раю и борется за него — джином, молотком, крысой, птицей, перьями, веревками, кляпами, вскрытыми письмами, порезанными проводами, перечеркнутыми фотографиями, поддельными чеками… И поет и веселится в нем, как праведник в светлых одеждах, танцует, кокетничает, строит глазки… Не поверите, наверное, но я когда смотрела фильм, Кэрролла вспоминала с его Алисой. Только у него сказка о детстве, а тут гротеск о нем же.
Сверхидея книги Кэрролла — память. Этого фильма — тоже.
Кэрролл дает потрясающе чистый и нравственный завет: сохранять в свои зрелые годы простое и любящее детское сердце, сделать его источником сказок для других, смотреть на мир сквозь чистое зеркало себя-ребенка.
В этом фильме взгляд ребенка страшен. Зеркало детства — разбитое. Память о нем — проклятый лабиринт, темная комната, пугающий шкаф со скелетами. Что сделало бэби злым бэби? Думаю, еще в детстве присвоенная цена. И вот это: «они недостаточно сильно любили тебя. Просто они недостаточно сильно тебя любили». Любовь, к которой приложены прейскурант, реклама и требование нравиться всем (любовь отца), бумажно-ненастоящая, как поцелуи, вложенные в конверт («писала письмо я папуле, вложила в конверт поцелуи»), расчеловечивает.
Будущее счастье Бланш было убито тем же, тогда же, так же… Но она неверно определила преступника, вынесла неточный приговор.
Есть пословица: выбирающий месть должен рыть две могилы сразу. Вот только когда месть растягивается на годы, в могилах этих приходится жить. И уйти невозможно — кому под силу расстаться со смыслом жизни?
Хорошо, что история Олдрича не превратилась в очередную реминисценцию библейского сюжета о кровных узах Каина и Авеля — хорошего и плохого. Режиссер — патологоанатом. Вскрывая человеческие души, видит в них сходное, а не кричащий контраст (блондинка / брюнетка, черные одежды / белые одежды — игра со стереотипами зрителя, не более). Под его скальпелем выходит, что сестры — зеркала. В каждой и кукла та чудовищная живет, и обиженная девочка, и актриса, и предатель, и преданный, и мститель, и жертва. Пользуясь принципом, который так любит один из мастеров психологического триллера Шаброль: «всегда есть еще одна история, всегда есть то, чего не замечает глаз», — он одаривает нас неожиданным финалом, в котором за мрачным просветлением правды следует безответный вопрос: «Зачем, Бланш?». Догадки есть. Отгадок — нет.
Человек всегда хоронит своих мертвецов. Вопрос: от страха или от любви? Его задал, по-моему, Оден. А если нет ни любви, ни страха, а есть только то, что их исключает, — одержимость обиды, месть? Тогда живет с трупами, как Бланш и Джейн. И сам становится живым трупом.
Атмосфера мертвенности, безжизненности, пропитанная тяжелым запахом прошлого, от которого никакие решетки и замки не спасают, царит в их пустынном и нежилом, как декорации, доме. И каждая в роли. И каждая в гриме. И каждая в клетке самой себя. И каждая в тоске о свободе.
Гете давно еще сказал о нас то, что потом открыл Фрейд: «Люди во все времена предпочитали сумерки ясному дню».
А в сумерках всегда обитают призраки:
Я мамин ангелочек, и папа любит меня. Я мамин дьяволенок — и папа меня ругает… Детская песенка. А еще детские прически, банты, конфеты, мороженое, кукла в человеческий рост. Зовут Бэби Джейн, стоит три доллара двадцать пять центов, очень красивая, натуральные волосы… Для Джейн этот улетучившийся, призрачный мир, в котором она когда-то была дорогим и продаваемым ребенком, — единственный. Он искажен, как ее кричащее старостью пьяное отражение в зеркале, как ее восприятие, как ее разум, но она в нем живет. И покидать не собирается, потому что не всем под силу пережить ситуацию потерянного рая, быть изгнанным оттуда. Особенно, когда не догадываешься за что и почему.
Стендаль говорил, что воспоминания — это единственный рай, из которого изгнания не бывает. Странно звучит, но Джейн весь фильм живет в раю и борется за него — джином, молотком, крысой, птицей, перьями, веревками, кляпами, вскрытыми письмами, порезанными проводами, перечеркнутыми фотографиями, поддельными чеками… И поет и веселится в нем, как праведник в светлых одеждах, танцует, кокетничает, строит глазки… Не поверите, наверное, но я когда смотрела фильм, Кэрролла вспоминала с его Алисой. Только у него сказка о детстве, а тут гротеск о нем же.
Сверхидея книги Кэрролла — память. Этого фильма — тоже.
Кэрролл дает потрясающе чистый и нравственный завет: сохранять в свои зрелые годы простое и любящее детское сердце, сделать его источником сказок для других, смотреть на мир сквозь чистое зеркало себя-ребенка.
В этом фильме взгляд ребенка страшен. Зеркало детства — разбитое. Память о нем — проклятый лабиринт, темная комната, пугающий шкаф со скелетами. Что сделало бэби злым бэби? Думаю, еще в детстве присвоенная цена. И вот это: «они недостаточно сильно любили тебя. Просто они недостаточно сильно тебя любили». Любовь, к которой приложены прейскурант, реклама и требование нравиться всем (любовь отца), бумажно-ненастоящая, как поцелуи, вложенные в конверт («писала письмо я папуле, вложила в конверт поцелуи»), расчеловечивает.
Будущее счастье Бланш было убито тем же, тогда же, так же… Но она неверно определила преступника, вынесла неточный приговор.
Есть пословица: выбирающий месть должен рыть две могилы сразу. Вот только когда месть растягивается на годы, в могилах этих приходится жить. И уйти невозможно — кому под силу расстаться со смыслом жизни?
Хорошо, что история Олдрича не превратилась в очередную реминисценцию библейского сюжета о кровных узах Каина и Авеля — хорошего и плохого. Режиссер — патологоанатом. Вскрывая человеческие души, видит в них сходное, а не кричащий контраст (блондинка / брюнетка, черные одежды / белые одежды — игра со стереотипами зрителя, не более). Под его скальпелем выходит, что сестры — зеркала. В каждой и кукла та чудовищная живет, и обиженная девочка, и актриса, и предатель, и преданный, и мститель, и жертва. Пользуясь принципом, который так любит один из мастеров психологического триллера Шаброль: «всегда есть еще одна история, всегда есть то, чего не замечает глаз», — он одаривает нас неожиданным финалом, в котором за мрачным просветлением правды следует безответный вопрос: «Зачем, Бланш?». Догадки есть. Отгадок — нет.
