Зашел разговор про страхи. Ну, кто чего боится по жизни. Кто мышей, кто тараканов, кто высоты, кто хулиганов, кто наоборот, милицию. Вспомнилась мне по этому поводу забытая история из далёкого детства.
Добавить в моё избранное
6 мин, 36 сек 2494
Тут он неожиданно дёрнул кадыком, глаза совсем закатились, он покачнулся раз, другой, и рухнул плашмя навзничь, по прежнему придерживая рукой фуражку.
— Фьюююють! — присвистнул отец, обернувшись на звук упавшего тела.
— Вот так герой!
Потом мы приводили старлея в чувство, я бегал и носил воду в кружке из куриной поилки, а отец бил его широкой ладошкой по щеке. Потом мы вытащили мента на воздух, он наконец пришел в себя, сделался бледен и молчалив, и мы не спеша вернулись в дежурку. Засыпая я слышал, как они с отцом пьют чай у стола, курят, и о чём-то вполголоса разговаривают. Наутро, когда я проснулся, старлея уже не было.
Мы возвращались домой, и отец взял с меня слово, что я никому, даже матери не расскажу о ночном происшествии. Ему было явно неприятно это об этом говорить. Видно он испытывал знакомое чувство, какую-то досаду и неловкость за этого милиционера, который казался сперва таким бравым и боевым парнем.
Слово я конечно дал. А потом и вовсе про этот случай забыл.
Однако спустя где-то наверное с месяц или два история имела продолжение.
Отец тот раз не взял меня на дежурство, потому что прошла информация о четырёх сбежавших с зоны зеков. Вернулся он утром с дежурства позднее обычного, усталый и взлохмаченный, но с каким-то весёлым и злым блеском в глазах. Таким я его особенно любил. Мать уже волновалась, и он объяснил, что пришлось ждать, пока составят протоколы, акты, и снимут показания. Больше всего, помню, его удивил акт на списание двух патронов. «Вот крысы канцелярские!» — повторял он не зло.
Дальше я знаю только с его слов. Они заступили на дежурство с этим самым старлеем, всё было тихо и как обычно. Ближе к полуночи пошли делать обход. И на дальнем периметре, у дырявого забора глухой, нехоженой стороны птицефабрики, заметили в глухом бурьяне свежие следы нескольких человек, уходящие по к реке, до которой было километра полтора. Тогда старлей отправил отца вызывать наряд, а сам пошел по тропе. Спустя полчаса со стороны реки раздались выстрелы.
Пока отец добрался до дежурки, пока приехал наряд, усиленный ВОХРом и натасканными псами, пока отец вел их по территории, прошло больше часа, прежде чем они вышли по следу к реке.
На берегу мирно горел костер, над костром булькало ведро, от него валил пар, а всё вокруг было усеяно пером свежеощипанных кур. У костра сидели три зека и торопливо доедали куриц. Четвёртый, с простреленой ногой, лежал тут же. Старлей, невидимый из-за костра, стоял спиной к реке с пистолетом в затёкшей руке.
Потом он ещё рассказал отцу, что когда увидел костер, то не пошел прямо, а сделал крюк и стал заходить по берегу. Шел и пел песни, прикидываясь пьяным рыболовом, коих в наших местах всегда в избытке. Ну, чтобы подойти на максимально близкое расстояние неопознанным. Но стрелять всё равно пришлось. И то, ещё хорошо, зеки сразу не поняли, что мент один. А потом уже было поздно.
Ещё знаю, что отцу и старлею за поимку беглецов выдали какую-то офигительную премию, едва ли не по пятьдесят рублей каждому. И свою отец отдал матери, а старлеевскую они с отцом пропивали в очередное совместное дежурство. И отец спросил у поддатого мента, зачем он вообще полез, и не было ли ему страшно. На что тот удивлённо ответил.
— Зеков? Чего их бояться!?
Потом смущенно рассмеялся и добавил.
— Это же не крысы!
Ну, такая вот незамысловатая история про у кого какие страхи.
— Фьюююють! — присвистнул отец, обернувшись на звук упавшего тела.
— Вот так герой!
Потом мы приводили старлея в чувство, я бегал и носил воду в кружке из куриной поилки, а отец бил его широкой ладошкой по щеке. Потом мы вытащили мента на воздух, он наконец пришел в себя, сделался бледен и молчалив, и мы не спеша вернулись в дежурку. Засыпая я слышал, как они с отцом пьют чай у стола, курят, и о чём-то вполголоса разговаривают. Наутро, когда я проснулся, старлея уже не было.
Мы возвращались домой, и отец взял с меня слово, что я никому, даже матери не расскажу о ночном происшествии. Ему было явно неприятно это об этом говорить. Видно он испытывал знакомое чувство, какую-то досаду и неловкость за этого милиционера, который казался сперва таким бравым и боевым парнем.
Слово я конечно дал. А потом и вовсе про этот случай забыл.
Однако спустя где-то наверное с месяц или два история имела продолжение.
Отец тот раз не взял меня на дежурство, потому что прошла информация о четырёх сбежавших с зоны зеков. Вернулся он утром с дежурства позднее обычного, усталый и взлохмаченный, но с каким-то весёлым и злым блеском в глазах. Таким я его особенно любил. Мать уже волновалась, и он объяснил, что пришлось ждать, пока составят протоколы, акты, и снимут показания. Больше всего, помню, его удивил акт на списание двух патронов. «Вот крысы канцелярские!» — повторял он не зло.
Дальше я знаю только с его слов. Они заступили на дежурство с этим самым старлеем, всё было тихо и как обычно. Ближе к полуночи пошли делать обход. И на дальнем периметре, у дырявого забора глухой, нехоженой стороны птицефабрики, заметили в глухом бурьяне свежие следы нескольких человек, уходящие по к реке, до которой было километра полтора. Тогда старлей отправил отца вызывать наряд, а сам пошел по тропе. Спустя полчаса со стороны реки раздались выстрелы.
Пока отец добрался до дежурки, пока приехал наряд, усиленный ВОХРом и натасканными псами, пока отец вел их по территории, прошло больше часа, прежде чем они вышли по следу к реке.
На берегу мирно горел костер, над костром булькало ведро, от него валил пар, а всё вокруг было усеяно пером свежеощипанных кур. У костра сидели три зека и торопливо доедали куриц. Четвёртый, с простреленой ногой, лежал тут же. Старлей, невидимый из-за костра, стоял спиной к реке с пистолетом в затёкшей руке.
Потом он ещё рассказал отцу, что когда увидел костер, то не пошел прямо, а сделал крюк и стал заходить по берегу. Шел и пел песни, прикидываясь пьяным рыболовом, коих в наших местах всегда в избытке. Ну, чтобы подойти на максимально близкое расстояние неопознанным. Но стрелять всё равно пришлось. И то, ещё хорошо, зеки сразу не поняли, что мент один. А потом уже было поздно.
Ещё знаю, что отцу и старлею за поимку беглецов выдали какую-то офигительную премию, едва ли не по пятьдесят рублей каждому. И свою отец отдал матери, а старлеевскую они с отцом пропивали в очередное совместное дежурство. И отец спросил у поддатого мента, зачем он вообще полез, и не было ли ему страшно. На что тот удивлённо ответил.
— Зеков? Чего их бояться!?
Потом смущенно рассмеялся и добавил.
— Это же не крысы!
Ну, такая вот незамысловатая история про у кого какие страхи.
