Жизнь первая. Аутизм. Я с детства знал, что я не такой как все. Позже начал говорить, неохотно вовлекался в общение, предпочитал монотонные рутинные занятия интересным играм.
Добавить в моё избранное
8 мин, 6 сек 10982
Помню, как одиноко сидел на краешке ковра в детском саду, несмотря на то, что больщинство сверстников радостно играли в коллективную игру. Воспитательница тогда пыталась вовлечь меня в массовые игровые оргии, но я упорно уклонялся, предпочитая играть один; тогда она присвистнула вслух: Ну это аут! и высказала моим родителям: Он у вас стрнанный. Мою странность отмечали позже и в школе, — но я ничего не мог поделать с моим характером. Всегда в обществе я чувствовал себя странно, умнее многих взрослых и искренне не понимал половину бредовых заданий — вырезать из картона кружочки по образцу, почитать вслух маленький стишок или сложить пять и три: я уже в три года замечательно читал, по части аппликации мог переплюнуть даже отличников творческого труда — дома имелось огромное панно, сделанное мной из цветной бумаги, а уж считал я еще до школы в пределах тысячи.
Однако, когда меня просили почитать вслух или высказать свое мнение перед людьми — сверстниками и взрослыми — я упрямо молчал, чем выводил из себя учителя и других старших. Тогда я агрессивно кусал себя за пальцы или даже бил себя кулаком в грудь, дети смеялись, а я считал, что справедливо себя наказываю. Еще я любил — и сейчас частенько это проделываю — мысленно рисовать в воздухе цифры или выстраивать слова в ряд по длительности написания, или дорисовывать к абстрактным картинкам на стенах и обоях воображаемые продолжения. Со стороны это выглядело странно: я раскачивался, мычал себе под нос, выводил письмена рукой или пальцем. Мне был понятен смысл моих действий, окружающим — нет. Ну и спокойствие во мне было только мнимым. На самом деле меня часто обвиняли — уже в школе — в гиперактивности, когда я, мыча, носился за одноклассниками, а потом шумно влетал в класс, нередко посередине урока. Учителя сдержанно терпели это, но большей частью писали бесконечные замечания в дневник: Усмирите своего ребенка!.
Мне часто было тяжело контролировать свои обиду и гнев, бессилие и страх. Обычно все эти эмоции и чувства отражались в моих глазах — но опять-таки, люди не часто могли их распознать и интерпретировать, что всегда вызывало трудности в общении.
Я часто подолгу не мог уснуть — усыпляюще действовали только детские пластинки, которые мама ставила на ночь. Тогда, покачивая в такт головой, я спокойно засыпал — но перед этим буквально проваливался в музыку… В подростковом возрасте я уже стоял на учете у психоневролога, который впервые поставил диагноз: аутизм. Что это такое? испугалась мама. Не волнуйтесь, у 1-6 человек из 1000 есть подобный диагноз. Смотрели Человек дождя? Всего лишь нарушение социальных навыков, поддается коррекции, но не излечению. Просто примите своего ребенка таким, какой он есть, успокоил пожилой врач. Нам повезло, он был неплохой специалист и назначил программу развивающих психосоциальные навыки упражнений.
Не знаю, насколько моим родителям удалось принять меня до конца настолько нестандартным, но меня перевели в класс коррекции, а после на семейном совете мы решили, что я буду заниматься в жизни тем, к чему лежит душа — музыкой. Я чувствовал ее как свою странную, непонятную окружающим душу. И, хотя говорили, сочиненная мной музыка была такой… — люди деликатно мялись — необычной, все же я достиг определенных успехов и в нашем городе многие покупали в музмаге мои диски; не думаю, что это было из жалости, многие искренне со слезами на глазах благодарили меня за счастье единения с вечностью.
Я был счастлив тоже.
Жизнь вторая. Агорафобия.
Она уже неделю не выходит из дома. Сидя у окна за занавеской, созерцает, как мимо старинного обшарпанного дома суетливо пробегают прохожие — под окнами располагается местный рынок. В квартире есть что поесть и чем заняться, но она предпочитает наблюдать за людьми на улице исподтишка, так, чтобы ее не заметили. Как в детской игре в шпионов. За продуктами ей ходит соседка, которой она придумала легенду о с детства изувеченной ноге. Достаточно, слегка прихрамывая, подняться навстречу пожилой женщине, чтобы она принялась причитать:
— Достаточно, сиди, моя милая! Что тебе нужно сегодня?
Сумку с продуктами она принесет через полчаса, почту просунет под дверь наслышанный о недуге почтальон, остальное необходимое привезет сын. Последний, кстати, жутко удивился, узнав, что она не знает, как зовут соседей по этажу, сколько стоит булка хлеба или пакет молока, ну а к многолетнему материнскому домоседству он давно привык. Сын вообще не в нее по характеру и складу — все время путешествует и легко заводит связи. Он и мать пытается приобщить к спорту и поездкам, но тщетно. Он не знает главного: она б о и т с я. Смешно звучит, да? Она боится покинуть дом. Не в смысле старости, того, что на улице остановится ее сердце или переедет трамвай, а… неосознанно боится покинуть комфортное для нее место, за пределами которого все неизвестно и туманно.
Вечером она зажигает свет и включает телевизор.
Однако, когда меня просили почитать вслух или высказать свое мнение перед людьми — сверстниками и взрослыми — я упрямо молчал, чем выводил из себя учителя и других старших. Тогда я агрессивно кусал себя за пальцы или даже бил себя кулаком в грудь, дети смеялись, а я считал, что справедливо себя наказываю. Еще я любил — и сейчас частенько это проделываю — мысленно рисовать в воздухе цифры или выстраивать слова в ряд по длительности написания, или дорисовывать к абстрактным картинкам на стенах и обоях воображаемые продолжения. Со стороны это выглядело странно: я раскачивался, мычал себе под нос, выводил письмена рукой или пальцем. Мне был понятен смысл моих действий, окружающим — нет. Ну и спокойствие во мне было только мнимым. На самом деле меня часто обвиняли — уже в школе — в гиперактивности, когда я, мыча, носился за одноклассниками, а потом шумно влетал в класс, нередко посередине урока. Учителя сдержанно терпели это, но большей частью писали бесконечные замечания в дневник: Усмирите своего ребенка!.
Мне часто было тяжело контролировать свои обиду и гнев, бессилие и страх. Обычно все эти эмоции и чувства отражались в моих глазах — но опять-таки, люди не часто могли их распознать и интерпретировать, что всегда вызывало трудности в общении.
Я часто подолгу не мог уснуть — усыпляюще действовали только детские пластинки, которые мама ставила на ночь. Тогда, покачивая в такт головой, я спокойно засыпал — но перед этим буквально проваливался в музыку… В подростковом возрасте я уже стоял на учете у психоневролога, который впервые поставил диагноз: аутизм. Что это такое? испугалась мама. Не волнуйтесь, у 1-6 человек из 1000 есть подобный диагноз. Смотрели Человек дождя? Всего лишь нарушение социальных навыков, поддается коррекции, но не излечению. Просто примите своего ребенка таким, какой он есть, успокоил пожилой врач. Нам повезло, он был неплохой специалист и назначил программу развивающих психосоциальные навыки упражнений.
Не знаю, насколько моим родителям удалось принять меня до конца настолько нестандартным, но меня перевели в класс коррекции, а после на семейном совете мы решили, что я буду заниматься в жизни тем, к чему лежит душа — музыкой. Я чувствовал ее как свою странную, непонятную окружающим душу. И, хотя говорили, сочиненная мной музыка была такой… — люди деликатно мялись — необычной, все же я достиг определенных успехов и в нашем городе многие покупали в музмаге мои диски; не думаю, что это было из жалости, многие искренне со слезами на глазах благодарили меня за счастье единения с вечностью.
Я был счастлив тоже.
Жизнь вторая. Агорафобия.
Она уже неделю не выходит из дома. Сидя у окна за занавеской, созерцает, как мимо старинного обшарпанного дома суетливо пробегают прохожие — под окнами располагается местный рынок. В квартире есть что поесть и чем заняться, но она предпочитает наблюдать за людьми на улице исподтишка, так, чтобы ее не заметили. Как в детской игре в шпионов. За продуктами ей ходит соседка, которой она придумала легенду о с детства изувеченной ноге. Достаточно, слегка прихрамывая, подняться навстречу пожилой женщине, чтобы она принялась причитать:
— Достаточно, сиди, моя милая! Что тебе нужно сегодня?
Сумку с продуктами она принесет через полчаса, почту просунет под дверь наслышанный о недуге почтальон, остальное необходимое привезет сын. Последний, кстати, жутко удивился, узнав, что она не знает, как зовут соседей по этажу, сколько стоит булка хлеба или пакет молока, ну а к многолетнему материнскому домоседству он давно привык. Сын вообще не в нее по характеру и складу — все время путешествует и легко заводит связи. Он и мать пытается приобщить к спорту и поездкам, но тщетно. Он не знает главного: она б о и т с я. Смешно звучит, да? Она боится покинуть дом. Не в смысле старости, того, что на улице остановится ее сердце или переедет трамвай, а… неосознанно боится покинуть комфортное для нее место, за пределами которого все неизвестно и туманно.
Вечером она зажигает свет и включает телевизор.
Страница
1 из 3
1 из 3
