Добавить в моё избранное
11 мин, 33 сек 13726
Тогда она рассмеялась батьке в лицо, прокричав, что готова сама превратиться в духа зла, дабы прийти к нему в пятницу, тринадцатого и вытрясти жалкие деньжонки. Священник изумленно уставился на нее, спросил, насколько скоро случится сие событие. Она пообещала, мол, после дождичка в четверг и случится. Вчера, в четверг, прошел дождь… — Я… я пойду к батьку, я… попрошу прощения, все изменится. Слышь, ты, жаба мерзкая?! — не узнавая собственного голоса, прошелестела Марина. Превозмогая кислотную вонь от нее самой и адское жжение, распространяющееся по всему телу, она двинулась в сторону дома священника.
Она не шла в обычном понимании этого слова, потому что ноги не чувствовали под ногами почвы. Двигалась невысоко над землей. Так, сантиметрах в полутора от нее. И веса тела не ощущала. Только адское пекло внутри того, во что превратилась ее бывшая плоть. Губы непрестанно шептали: «Господи, почему я? Господи!» В голове не оставалось мыслей, только желание вернуть все обратно! И постепенно растворялась, растворялась в пространстве. Одежда пустой оболочкой сползла с нее за ненадобностью где-то не полпути.
Сколько времени она передвигалась — осталось для нее тайной, поскольку время, кажется, остановилось. Ни одной живой души не попалось навстречу, не обогнало ее. И только ядовитое шипение и кхеканье сопровождали ее в пути.
Она не устала. Наверное, ей теперь не придется уставать вовсе. Потому что нечего нести, нет бремени телесного. И это угнетало. Возможно даже больше, чем палящий огонь внутри нее, который выжигал саму душу.
Приблизившись к трехэтажному каменному особняку священникова семейства, Марина попыталась постучать в дверь. Но согнутая в кулак ладонь оказалась с первого же раза внутри помещения. Поразмыслив немного, она чуть сильнее надавила плечом на дверь и оказалась в недрах дома.
Она никогда не бывала там. То ли из некоей робости, в которой сама себе бы не призналась. То ли боялась увидеть роскошь невообразимую.
В крошечной прихожей валялись в беспорядке три пары разнокалиберных калош, стоптанные детские ботинки, мужские туфли, начищенные до блеска, но явно поношенные. Копошились два разноцветных котенка и один щенок того же возраста, когда звери еще не понимают своей сущности. Все трое замерли, озираясь распахнутыми глазами, и молча бросились врассыпную.
Дальше пустой и обшарпанный коридор уводил направо, к закрытым дверям. «Ванна и туалет», — догадалась Марина. Наверх тянулась неуклюжая деревянная лестница с разбросанными на ступенях игрушками. Из полураскрытой двери слева доносились сквозь привычный уже девушке кислотный запах ароматы вареной картошки и подгоревшего гуляша, деликатное жевание и стук ложки о тарелку.
Священник сидел за столом в одиночестве. В большой пустынной кухне, занятой лишь крошечным рукомойником, газовой плитой и грошовым столиком с раздвижными ножками, окруженным шестью табуретками, он оставался почти незаметным. Не замечая гостью, батюшка вкушал круглую вареную картошку, обложенную по периметру кусочками тушеного мяса.
— Приятного аппетита, отец Федор, — прошептала Марина. И он поднял голову, вглядываясь в пространство перед собой. Девушка прокричала приветствие — с тем же результатом!
— Папа, папа! Щенок чего-то боится! И котята! — по лестнице, скрипя ступенями, легко припрыгивал мальчик лет пяти, держа в руках вырывающуюся собачонку. Собачка вырывалась и попискивала.
— Папа? — Мальчик остановился на полпути, прислушался.
— Ванечка, пойди к маме, я занят, — спокойно напутствовал сынишку батюшка, все так же напряженно глядя вперед. Куда-то мимо Марины.
Она подошла ближе, тронула его за руку — пальцы прошли насквозь.
— Отец Федор, простите меня. Я не знала, что все может быть так серьезно, — Марина плакала и не чувствовала слез. Она понимала, что душа ее умирает, чувства ее пылали в последнем всплеске мироощущения.
— Я… я была неправа.
— Кто здесь? — негромко спросил мужчина, неторопливо крестясь.
— Я, Марина.
— И тут девушка ощутила некую странность — они остались вдвоем. Совсем вдвоем, исчез сопровождавший ее мерзкий злопыхатель! — Я пришла попросить прощения, но, видимо, бессмысленно. Вы меня уже никогда не услышите… — Хотелось плакать, где-то в центре души саднило и рвалось наружу неизбывное горе, но не осталось слез.
— Кто бы ты ни была, душа, иди с миром, — убедительно возгласил священник, приподнимаясь и занося руку для крестного знамения.
— Я помолюсь за тебя.
Марина тихонько вылетела за дверь, стараясь запомнить все получше. Она знала, что эти видения могут стать последними в ее жизни.
Марина помотала головой и распахнула глаза, снова посмотрев в окно. За стеклом творилось нечто неправильное. Но… Она подняла руку, пошевелила пальцами. Господи! Слава тебе! Живые, чувствительные пальцы, нежный шелк халата наполовину прикрывал предплечье, щекотал кожу при малейшем движении.
Она не шла в обычном понимании этого слова, потому что ноги не чувствовали под ногами почвы. Двигалась невысоко над землей. Так, сантиметрах в полутора от нее. И веса тела не ощущала. Только адское пекло внутри того, во что превратилась ее бывшая плоть. Губы непрестанно шептали: «Господи, почему я? Господи!» В голове не оставалось мыслей, только желание вернуть все обратно! И постепенно растворялась, растворялась в пространстве. Одежда пустой оболочкой сползла с нее за ненадобностью где-то не полпути.
Сколько времени она передвигалась — осталось для нее тайной, поскольку время, кажется, остановилось. Ни одной живой души не попалось навстречу, не обогнало ее. И только ядовитое шипение и кхеканье сопровождали ее в пути.
Она не устала. Наверное, ей теперь не придется уставать вовсе. Потому что нечего нести, нет бремени телесного. И это угнетало. Возможно даже больше, чем палящий огонь внутри нее, который выжигал саму душу.
Приблизившись к трехэтажному каменному особняку священникова семейства, Марина попыталась постучать в дверь. Но согнутая в кулак ладонь оказалась с первого же раза внутри помещения. Поразмыслив немного, она чуть сильнее надавила плечом на дверь и оказалась в недрах дома.
Она никогда не бывала там. То ли из некоей робости, в которой сама себе бы не призналась. То ли боялась увидеть роскошь невообразимую.
В крошечной прихожей валялись в беспорядке три пары разнокалиберных калош, стоптанные детские ботинки, мужские туфли, начищенные до блеска, но явно поношенные. Копошились два разноцветных котенка и один щенок того же возраста, когда звери еще не понимают своей сущности. Все трое замерли, озираясь распахнутыми глазами, и молча бросились врассыпную.
Дальше пустой и обшарпанный коридор уводил направо, к закрытым дверям. «Ванна и туалет», — догадалась Марина. Наверх тянулась неуклюжая деревянная лестница с разбросанными на ступенях игрушками. Из полураскрытой двери слева доносились сквозь привычный уже девушке кислотный запах ароматы вареной картошки и подгоревшего гуляша, деликатное жевание и стук ложки о тарелку.
Священник сидел за столом в одиночестве. В большой пустынной кухне, занятой лишь крошечным рукомойником, газовой плитой и грошовым столиком с раздвижными ножками, окруженным шестью табуретками, он оставался почти незаметным. Не замечая гостью, батюшка вкушал круглую вареную картошку, обложенную по периметру кусочками тушеного мяса.
— Приятного аппетита, отец Федор, — прошептала Марина. И он поднял голову, вглядываясь в пространство перед собой. Девушка прокричала приветствие — с тем же результатом!
— Папа, папа! Щенок чего-то боится! И котята! — по лестнице, скрипя ступенями, легко припрыгивал мальчик лет пяти, держа в руках вырывающуюся собачонку. Собачка вырывалась и попискивала.
— Папа? — Мальчик остановился на полпути, прислушался.
— Ванечка, пойди к маме, я занят, — спокойно напутствовал сынишку батюшка, все так же напряженно глядя вперед. Куда-то мимо Марины.
Она подошла ближе, тронула его за руку — пальцы прошли насквозь.
— Отец Федор, простите меня. Я не знала, что все может быть так серьезно, — Марина плакала и не чувствовала слез. Она понимала, что душа ее умирает, чувства ее пылали в последнем всплеске мироощущения.
— Я… я была неправа.
— Кто здесь? — негромко спросил мужчина, неторопливо крестясь.
— Я, Марина.
— И тут девушка ощутила некую странность — они остались вдвоем. Совсем вдвоем, исчез сопровождавший ее мерзкий злопыхатель! — Я пришла попросить прощения, но, видимо, бессмысленно. Вы меня уже никогда не услышите… — Хотелось плакать, где-то в центре души саднило и рвалось наружу неизбывное горе, но не осталось слез.
— Кто бы ты ни была, душа, иди с миром, — убедительно возгласил священник, приподнимаясь и занося руку для крестного знамения.
— Я помолюсь за тебя.
Марина тихонько вылетела за дверь, стараясь запомнить все получше. Она знала, что эти видения могут стать последними в ее жизни.
Марина помотала головой и распахнула глаза, снова посмотрев в окно. За стеклом творилось нечто неправильное. Но… Она подняла руку, пошевелила пальцами. Господи! Слава тебе! Живые, чувствительные пальцы, нежный шелк халата наполовину прикрывал предплечье, щекотал кожу при малейшем движении.
Страница
3 из 4
3 из 4
